Гиперболоид инженера Гарина. Алексей Толстой

ребенка можно далее при клубе оставить, не объест, к воде приучим, нам расторопный мальчонка нужен.

      Товарищи согласились: пускай живет. Мальчик спокойно все это слушал, степенно ел. Поужинав, молча полез с лавки. Его ничто не удивляло, – видел и не такие виды.

      Тарашкин повел его на боны, велел сесть и начал разговор.

      – Как тебя зовут?

      – Иваном.

      – Ты откуда?

      – Из Сибири. С Амура, с верху.

      – Давно оттуда?

      – Вчера приехал.

      – Как же ты приехал?

      – Где пешком плелся, где под вагоном в ящиках.

      – Зачем тебя в Ленинград занесло?

      – Ну, это мое дело, – ответил мальчик и отвернулся, – значит надо, если приехал.

      – Расскажи, я тебе ничего не сделаю.

      Мальчик не ответил и опять понемногу стал уходить головой в кофту. В этот вечер Тарашкин ничего от него не добился.

      27

      Двойка – двухвесельная распашная гичка из красного дерева, изящная, как скрипка, – узкой полоской едва двигалась по зеркальной реке. Оба весла плашмя скользили по воде. Шельга и Тарашкин в белых трусиках, по пояс голые, с шершавыми от солнца спинами и плечами, сидели неподвижно, подняв колени.

      Рулевой, серьезный парень в морском картузе и в шарфе, обмотанном вокруг шеи, глядел на секундомер.

      – Гроза будет, – сказал Шельга.

      На реке было жарко, ни один лист не шевелился на пышно-лесистом берегу. Деревья казались преувеличенно вытянутыми. Небо до того насыщено солнцем, что голубовато-хрустальный свет его словно валился грудами кристаллов. Ломило глаза, сжимало виски.

      – Весла на воду! – скомандовал рулевой.

      Гребцы разом пригнулись к раздвинутым коленям и, закинув, погрузив весла, откинулись, почти легли, вытянув ноги, откатываясь на сиденьях.

      – Ать-два!

      Весла выгнулись, гичка, как лезвие, скользнула по реке.

      – Ать-два, ать-два, ать-два! – командовал рулевой.

      Мерно и быстро, в такт ударам сердца – вдыханию и выдыханию – сжимались, нависая над коленями, тела гребцов, распрямлялись, как пружины. Мерно, в ритм потоку крови, в горячем напряжении работали мускулы.

      Гичка летела мимо прогулочных лодок, где люди в подтяжках беспомощно барахтали веслами. Гребя, Шельга и Тарашкин прямо глядели перед собой, – на переносицу рулевого, держа глазами линию равновесия. С прогулочных лодок успевали только крикнуть вслед:

      – Ишь, черти!.. Вот дунули!..

      Вышли на взморье. Опять на одну минуту неподвижно легли на воде. Вытерли пот с лица. «Ать-два!» Повернули обратно мимо яхт-клуба, где мертвыми полотнищами в хрустальном зное висели огромные паруса гоночных яхт ленинградских профсоюзов. Играла музыка на веранде яхт-клуба. Не колыхались протянутые вдоль берега легкие пестрые значки и флаги. Со шлюпок в середину реки бросались коричневые люди, взметая брызги.

      Проскользнув между купальщиками, гичка пошла по Невке, пролетела под мостом, несколько секунд висела на руле у четырехвесельного аутригера из клуба «Стрела», обогнала его (рулевой