Заповедник для академиков. Кир Булычев

любимец Шавло беседовал с одной таинственной женщиной, – сказала Лидочка. – Она ищет сокровища Трубецких. Она предложила Матвею Ипполитовичу долю, если он ей поможет таскать сундуки.

      – А он, конечно же, отказался, – сказал Александрийский.

      – Судя по поведению, да. Но почему, профессор?

      – Неужели, девушка, вам это не ясно? – удивился профессор. – Матя Шавло бескорыстен, и слухи о том, что он привез из Италии два вагона барахла, сильно преувеличены.

      – Вы ему завидуете, профессор? – спросила Лида. – Нет, не отрицайте, по глазам вижу, что завидуете.

      – Разумеется. Я меняю костюмы только четыре раза в день, а он – восемь.

      Лидочка продолжала наблюдать за Матей. Сквозь стволы и переплетения почти голых ветвей ей было видно, как он перекинулся несколькими словами с Алмазовым. Матя махнул рукой назад – этот жест мог сопровождать рассказ о подавальщице, которая приставала к ученому. А может быть, разговор шел о другом.

      – Что еще нового? – спросил Александрийский.

      – Теперь они беседуют с Алмазовым.

      – Не может быть, чтобы столько людей любило гулять под дождем.

      Александрийский поднялся со скамейки и, опираясь на трость, подошел к Лиде. Алмазов и Матя все еще продолжали говорить. Потом Алмазов пошел обратно к дому. Получалось, что он специально выходил под дождь, чтобы перекинуться несколькими словами с Матей. Или Матя что-то сказал, заставившее Алмазова изменить свои планы?

      – Подглядывать плохо, – сказал Александрийский. – Идите ко мне. Хотите, пойдем в дом? Здесь холодно и неуютно.

      И в самом деле в парке было холодно и неуютно. Снова поднялся ветер, он трепал листья, все еще висевшие на мокрых черных ветках. Лист жести на крыше круглой беседки оторвался и неровно бил по дереву. Лидочка проводила Александрийского до дома, но тут увидела Ваню Окрошко.

      – Я добегу до него, – сказала Лида.

      – Она принесла кусок сухаря белому рабу, – сказал Александрийский.

      – И среди рабов есть люди с черной кожей, но белым сердцем.

      – Беги, благородный ребенок, но опасайся самой себя.

      – Почему себя?

      – А потому что в России слово «жалеть» синоним слову «любить». Пожалеешь – влюбишься.

      – Еще чего не хватало! – искренне вырвалось у Лидочки. – Я тысячу лет замужем!

      – Простите, не знал. Вы так молодо выглядите.

      Сбежав с веранды, Лидочка увидела, что Матвей Шавло идет один, Алмазова он где-то потерял. Матвей заметил Лиду, но не сделал попытки к ней приблизиться и заговорить. Словно не заметил. Он был чем-то удручен или опечален, но Лидочке не было его жалко – каждый в наше время заводит себе друзей по вкусу.

      В движениях людей, в запутанном и совсем не санаторном рисунке их действий, в напряжении их отношений Лидочка ощущала предчувствие беды, которая должна скоро обрушиться на этот тихий уголок.

      «Я как черепаха – мне тысяча лет, – думала она, – я знаю, что будет наводнение, что идет