Заповедник для академиков. Кир Булычев

где-то на Мясницкой, – сказал Александрийский, – дом три, если не ошибаюсь.

      – Ну и память! – ахнул президент.

      – И не только память, – сказал Александрийский. – Во мне еще остались какие-то силы – нет, не физические. Но меня поддерживает ненависть к таким, как вы, которые приспособились и научились лизать им задницы. Именно из-за вас, а не из-за Алмазова происходят все мерзости и преступления в нашей России. Вы готовы отнести на плаху собственную мать…

      – Пал Андреевич!

      – Не перебивайте меня!

      – Я же за вас волнуюсь. А что, если кто услышит?

      – Пускай слышит! К счастью, я настолько приблизился к настоящей смерти, что могу себе позволить пренебречь смертью, которую придумали ваши наниматели и друзья. Я стал свободен только потому, что завтра умру. И я познал истину – умрете и вы, Филиппов, и Алмазов, и Ягода, и Менжинский – и даже эта девочка Лида. Поэтому скорпионья возня, которую вы ведете, лишена смысла. И когда вас через три года расстреляют, то вы перед смертью еще успеете позавидовать мне, который ушел в могилу мирно и солидно, и даже с похоронами по первому разряду.

      – Бог с вами, Пал Андреевич!

      – Идем, Лидочка, он тебя больше не тронет.

      Александрийский тронул Лиду за рукав.

      – Посидим на веранде. Там крыша, и мы не промокнем.

      – Давайте я все же немножко поубираю листья, – сказала Лидочка.

      – Вы его боитесь?

      – Мне неловко перед Окрошко. Он там один.

      – Если он джентльмен, то уберет за вас.

      – Идите погуляйте с профессором Александрийским. Это будет мое вам задание, – сказал, вдруг просветлев, президент. – Я заменяю уборку территории прогулкой с профессором.

      – Ох, хитрец! – Александрийский приподнял трость, словно хотел ударить Филиппова, но тот быстро, не оглядываясь, пошел прочь, на кухню.

      – Будет брать пробу с супа, – сказал Александрийский. – Каждый вечер приезжает его жена, и он выносит ей целую сумку продуктов. Научный организатор труда, глаза бы мои на него не смотрели!

      Они стояли в прихожей. Справа был гардероб, где висели пальто и плащи отдыхающих, слева за дверью – раньше Лида не замечала – была вешалка, на которой было несколько ватников и прорезиненных плащей, – оказывается, там одевались наказанные.

      Из бильярдной доносились редкие удары. Пока Александрийский одевался, Лида заглянула туда – это была очень светлая комната с громадным дореволюционным столом и даже специальными высокими скамеечками для зрителей. По стенам висели фотографии и акварели. Вокруг бильярда лениво бродили братья Вавиловы, отыскивая удобные для удара шары.

      – Видите черный диван? – спросил Александрийский, подойдя сзади.

      Под окном и на самом деле стоял диван, обыкновенный, черный, кожаный.

      – На нем умер философ Соловьев, – сказал Александрийский. – Он был в друзьях с князем Трубецким, часто гостил здесь. И умер. Впрочем, откуда вам знать философа Соловьева?

      – Мой