Заповедник для академиков. Кир Булычев

стихи, – сказала Лидочка.

      – Вы курите? – спросил Матя.

      – Нет, но вы курите, курите, я не возражаю.

      – Пошли в бильярдную?

      В бильярдной было пусто. Они сели на черный диван, и Лиде было неловко перед покойным философом – как будто бы они подвинули его, беспомощного, к стенке.

      – Вы знаете, – сказала Лидочка, – что на этом диване умер философ Соловьев?

      – Который был другом хозяина дома, который с другими был тоже знакомый… вы любите детские стихи? Я люблю детские стихи.

      – Вы очень веселый. Что случилось? – спросила Лида. В конце концов, это он ее сюда завлек, поэтому она имеет право задавать ему вопросы.

      – Голова работает, работает, – сказал Матя, – а потом в ней – щелк – и есть идея! Мы с Александрийским разговаривали. Он меня замучил – зануда отечественной физики. Если бы он не был таким занудой, из него получился бы второй Резерфорд.

      – Или маэстро Ферми?

      – Нет, маэстро Ферми – любимец богов. Это выше, чем талант.

      – Вы его уважаете?

      – Я его обожаю. Я расставался с ним, как с недолюбленной девушкой.

      – А почему вы уехали?

      – Потому что кончился срок моей командировки и для меня оставался лишь один выход – вернуться домой.

      – Или?…

      Сигареты Мати испускали иностранный аромат. Приятно было нюхать их дым.

      – Или изменить родине, – сказал Матя, – что для меня исключено. Да не улыбайтесь, это не от страха. Я вообще не такой трус, как вам кажется.

      – А мне не кажется.

      – Тем более. Передо мной стояла дилемма – либо остаться за границей, уехать в Америку, куда меня звали, либо же покорно вернуться сюда и снова стать одним из научных работников, имеющих право выезжать на научные конференции в Бухарест или Ригу… Пока кто-то из твоих коллег не сообщит, что ты во сне видел Троцкого…

      – И вы выбрали такой путь?

      В бильярдную вошел Алмазов, уселся на высокую скамеечку. Между ними был зеленый, очень пустой стол, Алмазов сидел на голову выше.

      – А что ему оставалось? – спросил Алмазов, глядя на Лидочку. – Если у него в Москве старая мама и сестра, страдающая последствиями менингита.

      Он тоже закурил, у него были папиросы «Казбек», и запах от них был неприятным.

      Матя не обиделся на то, что Алмазов подслушивает и выдает его семейные тайны. Он вообще был добродушно настроен и, как большой, красивый, талантливый и даже избалованный жизнью человек, обижался куда труднее, чем люди несчастные и маленькие. В нем была снисходительность к чужим слабостям.

      – Подслушивать плохо, Алмазов, – сказал Матя. – Я уединился с прекрасной дамой не для того, чтобы терпеть ваши угрозы.

      – А куда вы от меня денетесь, – усмехнулся Алмазов.

      – Не думайте, что вы всесильны, – сказал Матя, – вы даже больше слуга, чем я.

      – Вы тоже слуга.

      – Чей?

      – Директора вашего института, например.

      – Слуга