Полет сокола. Уилбур Смит

не подал виду.

      – К дьяволу! – согласился он и выпучил глаза, с усилием проглотив огненный напиток. – Х-хорошо.

      Харкнесс, крякнув, вытер большим пальцем серебристые усы.

      – Ну так чем обязан?

      – Я хочу найти отца и подумал, что вы подскажете, где искать.

      – Найти? – прогремел старик. – Да нам всем Бога благодарить надо, что он сгинул, и ежедневно молиться, чтобы там и оставался!

      – Понимаю ваши чувства, сэр, – кивнул Зуга. – Я читал книгу об экспедиции на Замбези.

      В той злополучной авантюре Харкнесс сопровождал Фуллера Баллантайна в качестве помощника, управляющего и художника. С самого начала путешествие оказалось омрачено склоками, в результате чего Фуллер уволил Харкнесса якобы за кражу припасов и продажу их на сторону, а также обвинил его в неумении рисовать, в манкировании своими обязанностями ради охоты за слоновой костью и полном незнании местности, маршрута и обычаев местных племен. Все это он в красках изложил в отчете об экспедиции, фактически перекладывая вину за ее провал на искалеченные плечи Харкнесса.

      Одно упоминание о скандальной книге заставило побагроветь обожженное солнцем лицо старика. Белоснежные бакенбарды яростно задергались.

      – Я в первый раз переправился через Лимпопо в тот год, когда Фуллер Баллантайн еще только родился! К озеру Нгами он шел по моей карте… – Осекшись, Харкнесс махнул рукой. – С тем же успехом можно доказывать что-то бабуинам, которые тявкают на холмах. – Он посмотрел Зуге в глаза. – Что ты вообще знаешь об отце? Ты часто видел его с тех пор, как он отправил вас в Англию? Разговаривал с ним?

      – Он приезжал один раз…

      – И сколько пробыл с вами?

      – Несколько месяцев… но он большей частью творил в кабинете дяди Уильяма или ездил с лекциями в Лондон, Оксфорд, Бирмингем…

      – Однако успел внушить тебе горячую сыновнюю любовь и чувство долга. Ты перед ним благоговеешь.

      Зуга покачал головой:

      – Я его ненавижу. Еле дождался, пока он уедет.

      Харкнесс молча поднял брови. Майор опрокинул в рот последние капли из стакана и продолжал:

      – Я никому раньше не говорил. – Казалось, он сам удивлялся своей внезапной искренности. – Даже себе не признавался… и все же ненавидел – за то, что он сделал с нами, со мной и с сестрой, но особенно с матерью.

      Харкнесс взял у него из рук стакан, наполнил и вернул. Потом тихо заговорил:

      – Я тоже скажу тебе кое-что, о чем раньше помалкивал. Я повстречал твою мать в Курумане – боже мой, как давно это было! – ей едва исполнилось семнадцать, а мне сорок. Такая хорошенькая… скромная и в то же время полная жизни, какой-то особенной радости. Я сделал ей предложение – единственной женщине за всю свою жизнь… – Он прервался и отвернулся к картине со львами. – Проклятые овчарки!.. Так зачем ты ищешь отца? Зачем приехал в Африку?

      – Причины две, – ответил Зуга, – и обе веские. Я хочу сделать себе имя и сколотить состояние.

      Харкнесс резко повернулся