Восход стоит мессы. Татьяна Скворцова

миновала.

      Из Карла тем временем будто выпустили воздух. Он опустился в кресло и апатично уставился впереди себя, забыв о зрителях. Потом на его лице появилось беспокойство, он оглядел кабинет в поисках чего-то и вновь наткнулся взглядом на Генриха. Лицо короля просветлело.

      – Эй, Наварра, слышь… ик… Налей-ка мне вина… И сам выпей со мной.

      Генрих, молча поклонившись, взял с резного столика бутылку бургундского и наполнил два кубка, стараясь держать руки на виду, чтобы никому не пришло в голову, будто он собирается отравить короля. Оба кубка он поставил на стол перед Карлом, как бы предлагая ему выбрать самому.

      Король не глядя схватил один из них, и, осушив большими глотками, потеплевшим взглядом вновь посмотрел на своего зятя. Генрих пригубил из своего кубка. Момент показался ему вполне подходящим, чтобы задать некоторые вопросы.

      – Объясните мне, сир, что происходит? – начал он с возмущением. – Почему вотчина французский монархов вдруг стала местом гибели ваших верноподданных протестантского вероисповедания? Я не верю, что в этом состоит воля короля.

      Карл перевел на него мутный взгляд.

      – Что происходит, что происходит… избавление от гугенотской скверны, вот что происходит… десница святой католической Церкви простерлась над нами, и дух наш воспарит через очистительный огонь, – бессвязно проговорил король, затем мечтательно добавил, – видел бы ты, друг Наварра, что делается в городе. Скоро на улицах не будет ни одного поганого еретика, и святая благодать воссияет над моим несчастным королевством…

      Он продолжал говорить что-то еще в том же духе, но Генрих его уже не слышал. Почему-то до этого ему не приходило в голову, что за стенами замка творится то же самое. Он наивно думал, что хуже того, что он видел своими глазами, быть уже не может. Сейчас же осознание размеров бедствия обрушилось на него с новой силой. Тысячи людей, которых он привел сюда, гибли сейчас на улицах Парижа, а он мирно беседовал с их палачом. Вдруг еще более страшная мысль резанула его. В городе была Катрин, его младшая сестренка, последний родной человек, оставшийся у него после смерти матери. Он вспомнил, как накануне вечером отправил ее в парижский особняк, наивно полагая, что там для нее будет безопаснее, чем в Лувре. Генрих живо представил себе, как толпа озверевших фанатиков расправляется с охраной, вламывается в дом, убивает прислугу, затем проникает в ее покои… Ужас скрутил его внутренности…

      – Сир, там моя сестра! – Генрих непочтительно оборвал длинную тираду короля. – Ей всего тринадцать! Сир, пощадите ее! – Генрих искательно заглядывал в глаза королю, пытаясь увидеть в них последние признаки человечности. Теряя от нахлынувшей паники остатки гордости, он готов был ползать в ногах у Карла и целовать сапоги, если бы только это помогло достучаться до потухшего сознания владыки Франции. Однако взгляд короля оставался тупым и безмятежным.

      Тогда Генрих в ярости схватил его за расстегнутый ворот дублета и сильно встряхнул, так что голова его величества мотнулась назад.

      – Сир,