Инженеры. Николай Гарин-Михайловский

Постойте, постойте!

      Мальчик удивительно чисто и гладко, совершенно ровным и как падающая дробь голоском рассказывал, как он себе ехал и никого не трогал, и как тем не менее к нему приставали и один пузатый и один лохматый, и одна женщина его поцеловала.

      – И у нее губы были толстые и мокрые, и она замочила мне лоб, и теперь у меня лоб мокрый! – Ло, с чудными черными глазенками, тип малоросса, снял свою шляпу и, окруженный восторженными лицами своих тетей и дядей и близких, усердно тер ручонкой свой лоб.

      – Ах, ты мой бедненький, ах, мой миленький, – умирала над ним Маня, в то время как Зина, пренебрежительно махнув рукой, сказала:

      – Вот уж немазаная арба – вечные жалобы, и все виноваты!

      Их сестра, двухлетняя Маруся, маленькая красавица с остановившимися сияющими глазенками, восторженно смотрела на всех, на Ло, няню, бонну, мать.

      – Дядя Тёма, а помнишь, в прошлом году ты обещал мне…

      – Май! – возмущенно перебила его мать.

      – Помню, помню! – отвечал Карташев, – и вот что: я с тобой сейчас же и пойду прямо к игрушкам.

      – Ну, ради бога! – взмолилась было Зина.

      Но Карташев настоял. Ло тоже пожелал с ними ехать. Ло Карташев посадил к себе на колени. Май сел рядом, и они поехали.

      Их не ждали и пообедали без них.

      Наконец появились и они, нагруженные игрушками.

      Май, не снимая шапки, присел на стул, скучающими глазами обвел комнату и спросил:

      – А теперича куда?

      – Что куда, голубчик? – наклонилась к нему Маня.

      – Куда опять поедем?

      Все рассмеялись, а Зина говорила:

      – Ведь мы все время из имения в имение, с железной дороги в экипаж, из экипажа на железную дорогу – совсем разбештались.

      – Теперича, голубчик, никуда больше, теперича вы кушать будете! – объяснила ему Маня.

      Май ел с аппетитом, широко раскрывая рот и громко чавкая, и в это время его раскошенные слегка глазки закрывались нежными, почти прозрачными веками, и во всем лице, во всей фигурке чувствовалось что-то беспомощное, слабое.

      Аглаида Васильевна сидела над ним, гладила его тонкие, как шелковинки, каштановые волосы и приговаривала:

      – Голубчик мой, шутка сказать, два воспаления мозга перенести.

      – А дифтерит еще, баба! – напомнил Май.

      – Да, да, и дифтерит.

      Ло сидел, сдвинув черные брови, и в упор куда-то смотрел острыми глазенками.

      Маруся переходила с рук на руки, с восторгом принималась опять и опять целоваться и радостно, неподвижно смотрела на всякого нового, кто брал ее.

      – Солнышко! – говорил Сережа. – Будь и всегда такой: грей, свети, кружи головы. Бог даст, и я еще поухаживаю за тобой. А тот, – он показывал на своего брата, – тот уж нет, тот и теперь старый. Плюнь на него и разотри. Вот так, – Сережа плевал, и Маня, нагнувшись, тоже плевала.

      – А теперь вот так ножкой разотри.

      Ло слез, никем не замеченный, со стула к важно направился на террасу.

      Маня первая схватилась его и бросилась за