Инженеры. Николай Гарин-Михайловский

Мой брат, – сказала Маня и назвала брату свою гостью: – Аделаида Борисовна Воронова.

      И так как лицо Карташева ничего не выражало, то она прибавила:

      – Сестра Евгении Борисовны.

      – А! – радостно сказал Карташев.

      Сестра Евгении Борисовны уже друг и семьи и его, а особенно такая чудная музыкантша, такая изящная, такая скромная, такая застенчивая.

      И сколько достоинства, сколько прелести в этой маленькой фигурке, выглядывающей почти еще девочкой.

      Обыкновенно первые шаги знакомства – самые тяжелые. Люди натянуты, хотят что-то изобразить из себя необычное. Так, по крайней мере, всегда бывало с Карташевым. А тут произошло совсем обратное: Карташев сразу почувствовал себя в своей тарелке, стал восторгаться ее игрой, просил ее еще играть. Карташев развеселился, начал рассказывать разные глупости, от которых и он сам, и Маня, и Аделаида Борисовна чуть не до упаду смеялись.

      Потом пришли Аня, Сережа. Приехала из города Аглаида Васильевна, пришла Евгения Борисовна, пили чай, сидели на террасе, и вечер прошел незаметно и быстро.

      Весь под настроением, Карташев провожал Аделаиду Борисовну и сестру ее наверх, помог ей надеть шотландскую накидку, нес ее шкатулочку из розового дерева, в которой лежало ее шитье.

      И накидка, и шкатулочка, и она вся, когда уже ушла, стояли перед ним, и, возвратившись, он в каком-то очаровании слушал рассказы о ней своих домашних.

      Всех очаровала Аделаида Борисовна.

      Даже Аня сказала:

      – Вот это – человек, настоящий, хороший человек.

      – Ласковая какая, мягкая, а глаза, глаза, – восхищалась Маня.

      Сережа сказал:

      – И при этом она ведь и совсем некрасива.

      – А, ну, что такое красота? – досадливо воскликнула Маня. – Кукла красивая, а что с нее толку?

      – В ней именно удивительная человеческая красота, – качала головой Аглаида Васильевна. – Я много видала девушек на своем веку, – и Аглаида Васильевна точно опять пересматривала их всех в своей памяти, – но такой воспитанной, такой скромной, такой обаятельной…

      – А сколько достоинства в то же время? – сказала горячо Маня и добродушно, вызывающе обратилась к старшему брату. – А ты что молчишь? Ты что, очумел или от природы такой чурбан бесчувственный?

      – Маня! – сказала Аглаида Васильевна.

      – Да, что ж он, мама, сидит, сидит, как не живой между нами. Ну? Говори…

      Карташев с наслаждением слушал похвалы, расточаемые Аделаиде Борисовне, готов был от себя еще столько же прибавить, но когда Маня обратилась к нему, он потянулся и нехотя сказал:

      – Девушка как девушка: симпатичная…

      – Что?! – взвизгнула Маня. – Ах ты свинтус, ах ты оболтус, ах ты Вахромей!

      – Маня, Маня! – звала ее Аглаида Васильевна.

      Но Маня не слушала. Ее волосы рассыпались, глаза сверкали, как бриллианты, она наступала на Тёму и визжала:

      – Да я тебе, негодному, все глаза твои выцарапаю, своими руками задушу негодяя…

      – Я ухожу, – в отчаянии