Вольтерьянец. Всеволод Соловьев

каково бы ни было ее душевное состояние, она не могла равнодушно отнестись к известию, принесенному Моськой. Навсегда расставшись с Сергеем, она все же еще не вышла из-под его влияния относительно некоторых предметов. Она знала про чувство, которое он питал к цесаревичу, и уже по одному этому сама любила его, хотя никогда не видала. Она обрадовалась тому, что он пожелал увидеть их, что он позовет их в Гатчину…

      Дня через два княгине доложили, что ее спрашивает неизвестная дама.

      – Кто бы это мог быть? Сейчас выйду.

      Ее дожидалась маленькая, тоненькая фигурка с какими-то особенными грациозными, воздушными движениями, с нежным, будто созданным из тонкого фарфора, лицом, с глубокими лучистыми глазами. Эта нежданная посетительница далеко не могла назваться красавицей, но вся она сияла такой необычайной духовной красотою, что княгиня с волнением и изумлением на нее взглянула. Оказалось, что это была Екатерина Ивановна Нелидова, фрейлина великой княгини Марии Федоровны.

      Княгиня не успела и сообразить – как, что и почему и уже узнала, что завтра утром их ждут в Гатчине. Нелидова, кажется, и не объяснила причины, по которой цесаревич с супругою пожелали их представления, она так ловко и мило обошла эту причину, она только совершенно обворожила княгиню. А когда вошла Таня, то, взглянув друг на друга, они сразу и полюбили друг друга, как будто были старыми, давнишними друзьями – так бывает иногда при встрече двух очень хороших женщин, в особенности, если одна из них обладает такой «гениальностью сердца», какою обладала Нелидова.

      На следующий день в назначенное время они были в Гатчинском дворце. Там их встретил самый ласковый прием, какого даже они никогда не могли ожидать. И мать, и дочь были очарованы простотой и добротой красавицы великой княгини. Мария Федоровна, с умением опытной хозяйки, успела занять княгиню, которая, в сущности, конечно, была для нее довольно скучной гостьей. Павел Петрович сосредоточил свое внимание на княжне и с первой же минуты пленился ею.

      Несмотря на свою непривычку к обществу, Таня держала себя с таким чувством собственного достоинства, с таким спокойствием и уменьем, что можно было только удивляться, глядя на нее, – откуда все это взялось в семнадцать лет, после деревенской замкнутой жизни?.. Или это душевное горе всему научило? – иногда так бывает.

      После обеда Павел шепнул великой княгине:

      – Мой друг, был ли я прав или нет? Стоит ли позаботиться о судьбе ее?

      – Конечно, да, – отвечала княгиня, – это прелестная девушка, и было бы очень горько, если бы она сделалась несчастной.

      – Alors vous me donnez carte blanche?[1]

      – Certainement, mon ami[2].

      Тогда цесаревич устроил таким образом, что остался вдвоем с Таней. В первую минуту он даже испугал ее – так резко приступил к объяснению с нею.

      – Княжна, – сказал он, – я полюбил одного человека, но он оказался недостойным моего внимания, я намерен доказать ему это… Вы понимаете, что я говорю

1

Итак, вы даете мне карт-бланш? (фр.)

2

Конечно, мой друг (фр.).