Вольтерьянец. Всеволод Соловьев

мои, что его высочество тотчас же меня и примет, как будет ему обо мне доложено. Так и скажите – карлик, мол, от Сергея Борисыча Горбатова, из чужих краев, неужто трудно?.. Чай, ведь язык не отвалится!

      – Эх, глупая ты птица! – замечали ему. – Иной раз и легкое дело трудным кажется, – в какую минуту попадешь, нынче его высочество сердитует с утра, его осердили. Разве вот что – пойдем к большому человеку, к господину Кутайсову.

      – Давно бы так-то, пойдемте, – радостно запищал Моська.

      Теперь он чувствовал, что добился своего и что скоро очутится у желанной цели.

      Кутайсов, как услышал, в чем дело, тотчас же и сказал ему:

      – Доложить о тебе я доложу и думаю так, что тебя примут, но только ты смотри не наболтай глупостей, держи ухо востро.

      Карлик закивал головой – «ладно, мол, не учите – сам знаю».

      Кутайсов пошел докладывать.

      В этот день Павел Петрович, действительно, был очень не в духе, но умный Кутайсов, зная его характер, рассудил, что, пожалуй, такой нежданный, странный визит произведет хорошее впечатление.

      Так оно и вышло.

      Цесаревич сидел за своим письменным столом, окруженный книгами, ландкартами, планами. Он чертил что-то, делал какие-то вычисления, был углублен в мечтания относительно того, «что должно быть и чего нету, но что когда-нибудь, пожалуй, и сбудется, коли будет на то милость Божия». За отсутствием действительной живой деятельности, он ушел в деятельность фантастическую: это была бесплодная мучительная работа, наполнявшая многие часы унылых дней его.

      Увидев перед собой Кутайсова, Павел оторвался от работы и сердито, крикливо спросил его:

      – Еще что?.. Что тебе надо?.. Как смеешь ты являться, когда я занят?..

      Кутайсов не смутился, он уже давным-давно привык к характеру своего благодетеля и к его вспышкам.

      – Ваше высочество, карлик просит позволения явиться…

      – Карлик?

      – Да.

      – Ты с ума сошел, какой там карлик! Что ты, смеешься, что ли, надо мною?!

      Карлик из чужих краев, от господина Горбатова.

      Павел встал и прошелся несколько раз по комнате.

      – Зови этого карлика, – проговорил он.

      Кутайсов увидел, что бури не будет, что наступает затишье.

      «Вишь, ведь как он любит этого Горбатова, – подумал он. – Ну, да что же, отчего и не любить хорошего человека?»

      Он торопливо ввел Моську в кабинет цесаревича, а сам вышел и запер двери.

      Карлик стал быстро раскланиваться со всеми приемами старого царедворца, усвоенными им еще при дворе государыни Елизаветы Петровны, но вдруг почувствовал прилив душевного волнения и, забывая свои приемы, просто, по-русски, пал ниц перед великим князем и заплакал.

      Комичная фигурка карлика, смешная манера, с которой вошел он, и потом этот внезапно явившийся порыв произвел на Павла самое лучшее впечатление: недавнего его раздражения как не бывало, напротив того, что часто с ним случалось, он теперь вдруг сделался спокоен и ласков.

      – Встань,