Стихотворения. Евгений Евтушенко

легковесности, поверхностности, всеядности. Он соглашался, тут же вводя эти определения в стихи, наполняя их содержанием, неуловимым для определений.

      Жизнь подставила ему зеркало в виде пляжных графоманов с итальянского фестиваля поэзии: те тоже не знали, что их томит и мучит, но, расталкивая всех, непременно желали «заявить о себе».

      Он не принял иронии судьбы: томившее и мучившее его «что-то» было слишком сильно, чтобы учитывать «составные» чужих амбиций.

      Какую бы «составную» собственной жизни он ни брал, она оказывалась «ничем» в свете того, что было «всем». Бешеная энергия, подхваченная им у эпохи, таяла и рассеивалась по мере того, как умирала сама эпоха. Это было его «все», и оно исчезало как призрак. Он спасал частности, пытаясь остаться «всем». «Всем временам однолеток, земляк всем землянам и даже галактианам», он не мог не понимать, что нельзя «понятым быть здесь и там», что под ногами пустота и что «кто был ничем, не станет всем». А кто был изначально «всем»? Не останется ли он «всем» – чисто символически?

      Он отвечает как истинный сын своего времени, как сын своего поколения, поколения последних идеалистов советской эпохи: кто изначально вобрал в себя «все», тот никогда не будет опустошен. Даже если не найдет этому «всему» подлинного имени.

      Перебор имен – это все тот же перебор «составных» жизненного потока: все пробуется и все отбрасывается: не то! И в интиме, и на митинге. На грани между «любовной лирикой» и «гражданской» видишь, что никакой «грани» нет.

      – А собственно, кто ты такая,

      с какою такою судьбой,

      что падаешь, водку лакая,

      а все же гордишься собой.

      А собственно, кто ты такая,

      когда, как последняя мразь,

      пластмассою клипсов сверкая,

      играть в самородок взялась?..

      А собственно, кто ты такая

      и, собственно, кто я такой,

      что вою, тебя попрекая,

      к тебе прикандален тоской?

      Прячась за того же Блока, он мог бы назвать это стихотворение: «Фаине» или «Коломбине». Или, не прячась: «Алданочке», «Португалочке», «Калифорниечке»… А мог бы назвать: «Мировой Революции». Или: «Всемирной Истории».

      Он назвал это стихотворение: «России».

      Еще бы: «История века дописана: мы оказались в постскриптуме».

      Мировой истории с нами теперь делать нечего: нас из нее вышибли.

      Но «что-то», из чего нас вышибли, саднит и ноет. «Что-то в нас всех сидит глубже, чем Сталин и Ленин. Наша свобода смердит лагерным тленом, растленьем».

      Хотели свободы – получили разгул. Хотели стереть все границы – получили уравнение: «Где грань меж Магаданом и Майданеком?»

      Искали виноватых? Пожалуйста: «Иван-дурак, Исак-дурак… Народов братство было люто. Шли по велению вождя то русский, то грузин в малюты…»

      И все это – под красным флагом.

      Лежит наш красный флаг

      в Измайлове врастяг.

      За доллары его

      толкают