Стихотворения. Евгений Евтушенко

и спрашиваете у торговок, почем у них огурцы…» Ненасытен. Неукротим. Неуемен.

      Между прочим, именно эта неуемная жажда подробностей, это гурманское перебирание впечатлений («раблезианское» – сказал он о себе сам), наверное, и помешало Евтушенко как поэту стать «лучше». У него всегда перебор материала. Не может остановиться. Но – какая энергия, какая магия присвоения!

      Этой энергии, кстати, хватило еще и на то, чтобы сделаться попутно киноактером, кинорежиссером и фотохудожником. Я уже не говорю о литературных жанрах: публицистике и прозе, где подробности идут потоком, – художественная структура проседает под их напором!

      Тут, кстати, и ответ на вопрос: почему именно как поэт Евтушенко осуществился конгениально своей одаренности, и почему настоящим прозаиком не помогли ему стать ни всемирная слава поэта, ни опыт мастера-стихотворца. Стих все-таки по определению вынуждает к экономности, хотя бы – музыкальной… или он разваливается. Уж это мастер стиха знает. В прозаическую же фразу можно попытаться вогнать все, что попутно схвачено и присвоено… фраза вспухает, заваливается, задыхается от тромбов.

      Поэзия же – взмывает над всем этим ранней птахой, весь мир – ее.

      Мне мало всех щедростей мира.

      Мне мало и ночи, и дня.

      Меня ненасытность вскормила,

      И жажда вспоила меня.

      Подлинная поэзия – не та, которая «о чем-то» стихом рассказывает, а та, которая это «что-то» стихом являет. Евтушенко рассказывает очень много. Но его стих, порожденный захлебывающейся жаждой исповеди, есть свидетельство подлинности и материала, и чувств, переполняющих душу. Да, здесь нет вкуса к «окончательным, исчерпывающим формам», на отсутствие которых когда-то мягко указал Евтушенко Борис Пастернак, пожелав их ему на будущее. Но ведь дюжина евтушенковских строк вошла в русскую речь в ранге пословиц! Да, вошла… но не в результате вычеканивания формул как самоцели, а – от переполнения, от того, что идет – через край. «Поэт в России больше, чем поэт»! Может, больше, может, меньше, но уж точно – не «совпадает».

      У него ничто ни с чем не «совпадает», ничто ни в чем не завершается, а именно – переплескивает. Стих вибрирует от напора эмоций, от столкновения мыслей, от восторга жизни, загадочно-упоительной даже в бедах. Этот стих бывает четок и резок по обводу, но он всегда нежен и туманен в сердцевине. Этот стих силится все вместить, и с особенной энергией – вместить невместимое. В качании ритма, в прелести неточных рифм чувствуется эйфория, легкое опьянение – именно легкое, как от шампанского, то есть не вышибающее тебя из проклятой реальности, а позволяющее как бы парить над нею, сохраняя любопытствующую трезвость.

      В широкой перспективе это, конечно, традиционно-русская «всеотзывчивость». Но можно себе представить, на какие углы должна была она натыкаться в мире, где все, как на войне, ощетинено и забетонировано.

      Его лирическому герою совершенно ведь не важно, что перед ним: целе… или нецелесообразность,