Мир госпожи Малиновской. Тадеуш Доленга-Мостович

для моих ног. Впрочем, Богна хотя и не имеет почти ничего, – потому как что там ей из Ивановки перепадет? – зато графиня из хорошей семьи, как ни посмотри, безукоризненная, а связи у нее колоссальные. Ха!

      – И потому-то ты на ней женишься? – спросил Борович.

      Малиновский повертел тростью.

      – Ну и потому еще, что я ее люблю, – убежденно произнес он.

      Они дошли уже до угла. Борович вдруг протянул руку:

      – Доброй ночи.

      – Тебе в какую сторону? Я тебя провожу.

      – Спасибо, но… Я еще должен кое-куда заскочить.

      Малиновский расставил ноги, вскинул голову и присвистнул:

      – Фью! Вот такой ты ананас?! – Он склонился и, хотя вокруг никого не было, проговорил шепотом: – К девочкам?

      – К девочкам, – ответил Борович, едва сдерживаясь, чтобы не ударить изо всех сил в эту бритую морду с понимающим прищуром.

      – Ну ладно, – легкомысленно засмеялся Малиновский. – Желаю удачи и… удовольствия, хе-хе… А мне нынче, хм… нет на то воли Божьей… хе-хе…

      Борович почти вырвал руку из его ладони и свернул в боковую улочку. Он был уже довольно далеко, когда до него донесся голос Малиновского:

      – Приятного аппетита!

      Он сделал вид, что не услышал, и ускорил шаг.

      – Скотина… скотина… скотина… – повторял он снова и снова.

      Глава 2

      Дату свадьбы назначили на четвертое сентября. Богне требовалось несколько полностью свободных дней, чтобы завершить все приготовления, и в последний день августа она, собственно, расставалась со строительным фондом – тот поглощал куда больше ее времени, чем предписанные служебные часы. Генеральный директор Шуберт всегда о чем-то забывал, идеи и вдохновение всегда приходили к нему в самое неподходящее время.

      Раньше Богне это нисколько не мешало. Напротив, она предпочитала сама проконтролировать, чтобы он не допустил какой-то глупости. Она испытывала к нему слишком большую привязанность, чтобы это доставляло ей неудобство. Но надлежало подумать и о себе, особенно сейчас, когда это «о себе» в ее сознании уже совершенно конкретно означало «о нас». Впервые она поняла это в то воскресенье, когда специально пошла в церковь, чтобы услышать оглашение своей помолвки. Было это комично, но она тогда зарумянилась, сердце забилось сильнее. Она стояла под колонной неподалеку от амвона, и ей казалось, что все на нее смотрят, хотя было всего-то несколько знакомых, а ксендз произносил их фамилии неотчетливо и быстро, среди десятка других. Она не думала, что эта формальность произведет на нее настолько глубокое впечатление, как на молодую девицу. Стоя на коленях, она молилась. Собственно, молитвой это вряд ли можно было назвать, просто размышляла над своей новой жизнью и рассказывала Богу о своем счастье.

      Религиозность ее принадлежала к тому типу, когда ритуалы, церковные предписания, набожные обычаи не имеют большого значения. Воспитание, которое она получила в доме родителей, в окружении, где не культивировали религиозных традиций, не отмечали праздников и не придавали никакого значения