Практика соприкосновений. Леонид Бабанский

никогда не даст поцелуя без любви. Запомнил?

      – Запомнил… – пробормотал я.

      – Вот так и дыши.

      – Так-то оно так… Да, понимаешь, такое дело… Песня есть одна, хорошая песня. Так в ней поётся, что, будто бы, «если случится, что друг влюблён, а я, понимаешь, на его пути»…

      – И что?

      – «Уйду, значит, с дороги, такой закон. Третий должен уйти».

      – Песня, Лёша, она песня и есть. Она есть молитва. Если, конечно, сильная песня. А я тебе про оперетту толкую. Прислушайся, внедрись. В оперетте, видишь ли, жизни побольше. Простой реальной жизни. Которая, бывает, нам тоже очень нужна. Впрочем, давай. Твой выбор.

      Боря пожал мне руку и ушёл. Я тоже пошёл домой – делать свой выбор.

      Наутро, как порядочный мужик, я позвонил Ларисе. Она очень обрадовалась, когда узнала мой голос. Вообще, как я уже понял, она очень любила радоваться, отчего постоянно пребывала в восторженно-воздушном состоянии. И как было ей не радоваться – дочке руководителя всеми потребительскими товарами нашего региона. Я, конечно, и сам был не лыком шит, но такой дикой роскоши, как у неё в доме, и на картинках не видел. И воспитан был в стиле казённо‑казарменном, хоть отчасти в литературно-приключенческом.

      – Лёшенька, – воскликнула Лара, – как ты меня нашёл?!

      – Понимаешь, – сообразил я, что ответить, – очень хотелось встретиться.

      Тут же мы договорились о месте встречи, и я побежал за цветочками. Но Ларочка явилась не одна, а с рыжей скрипачкой. Это меня даже успокоило. На настоящем свидании я, честно сказать, был впервые, не знал, что такое дуэнья, да и до сих пор точно не знаю, и не совсем понимал, как себя вести, особенно, если иметь в виду мощную вчерашнюю увертюру. Во всяком случае, после самых дружеских приветствий, речь, естественно, пошла о музыке. Да ещё в таком ключе, будто наше знакомство продолжалось долгие годы.

      – Представляешь, – щебетала Ларочка, – сегодня у нас была генеральная репетиция, а Боренька как киксанёт… Из-за него дирижёр оркестр остановил! Говорит, что у вас со слухом! Опустите, говорит, вторую струну на четверть оборота, у вас там бемоль, а вы диез играете, вот до чего дошло. Ужас! Не знаешь, Лёшенька, что с это ним происходит? Почему он ходит, как в воду опущенный, вот уже недели две. Что случилось?

      – Ларочка, откуда же мне знать?

      – Вы же друзья, – настаивала Лариса, – ты просто обязан. Ему надо, ну… посочувствовать. Что за странная такая у вас дружба? О чём-то вы с ним говорите? А как общаетесь?

      – Нормально общаемся. Говорим чаще всего о происхождении семьи, частной собственности и государства. Бывает, правда, ещё про материализм и эмпириокритицизм.

      – Ага, – вставила своё словечко Рыжая. – Это значит – про любовь, так?

      – Да! – подтвердил я. – Только про любовь. Про что же ещё-то? Причём, про любовь к Ларочке.

      – Ко мне?! – вспыхнула Ларочка розовым милейшим цветом.

      – А к кому? Тебя не любить невозможно… – пролепетал я в тон Ларочкиной окраске.