Рейд. Саранча. Борис Конофальский

понял, как всё было. Но он сдержался, не такие они уж и друзья, чтобы таким делиться. Юрке бы всё рассказать. Но Юрка в коме. Ему лёгкое восстанавливают.

      – У меня у самого такое было, – вдруг говорит Савченко. Снова смотрит не на Саблина, а в угол куда-то. Сложил руку на руку на спинку стула, барабанит пальцами. – Был у меня один китаец, толковый был мужик. Я с ним три раза на промысел ходил. Никогда не ныл, крепкий. Вроде, небольшой, а тянул на себе не меньше других. Пошли мы на девяносто шестую высоту. Недалеко, там вертолёт разбитый я давно заприметил, думали алюминия нарезать. Помнишь, там же никогда не было переделанных.

      Саблин не помнил, давно всё это было.

      – А тут нарвались, – продолжает Олег, всё еще не глядя на Акима. Словно со стеной говорит. – Стали уходить, да и ушли бы. До лодок километров пять оставалось. От бегунов отбились бы, а этот… китаец… Короче, нарвались мы на рой. На шершней. Ты шершней лесных видел? Видел же.

      Аким отрицательно мотает головой.

      – Зараза редкая, это тебе не оса степная жёлтая.

      «Она и степная-то – мерзость опасная», – думает Саблин.

      – И даже не чёрная. – Продолжает Савченко.

      Саблин вспомнил одну из самых опасных тварей пустыни: чёрную, как уголь, осу-наездницу, чей укус сразу приводит к анафилактическому шоку и коме.

      – Так осы хоть КХЗ не прокусывает, – Говорит Олег, – а эта тварь… – Он показывает указательный палец, – вот, ещё больше. И жало сантиметр, и твёрдое, как из карбона. Шлёпается на тебя с разлёта, вцепится кусачками своими и давай колоть. И колет, и колет, хорошо, если КХЗ армирован, да и тот бывало, пробивали, сволочи, а маску или респиратор так сразу прокалывают. Сразу. И кидаются всегда все вместе, весь рой. В общем, я пока банку с дихлофосом выхватил, его уже три раза куснули.

      Он замолчал, и Саблин молчал. Так и молчали, пока Савченко не продолжил:

      – А я вешки сигнальные поставил, вижу, один «бегун» пробежал, второй. Надо уходить, а он без сознания. Колю ему, что положено, а толку, час нужен, чтобы подействовало. А часа у нас нет, «бегуны» через пятнадцать минут прибегут. Завяжемся с ними, а там и «солдаты» подтянутся. Трясу его, а у него глаза закатились… И ничего. В себя не приходит. Вот так вот.

      На этом Савченко и замолчал. Дальше рассказывать нужды не было. Саблин всё понял. Человека живого переделанным оставлять нельзя.

      Мужчины молчат, пока Саблин не говорит:

      – А ты водки не принёс?

      – Да вот не подумал, – говорит Олег. – Давай хоть пива выпьем.

      Он тянет руку к запотевшей баклажке и…

      – Нельзя ему пить. – Резко и громко звучит в палате женский голос.

      Аким вздрагивает, а Савченко от неожиданности аж подскакивает на стуле.

      На пороге стоит Настя, за руку держит Наталку.

      – Господи, так и до инфаркта довести можно, – говорит Савченко, приходя в себя.

      – Пужливый ты, Олег, стал, – заявляет Настя, проходя в палату.

      А дочка бежит к тумбочке и сразу, указывая пальцем на фрукты, что лежат на ней, спрашивает:

      – Папа, а это кому?

      – Тебе, – говорит