Рейд. Саранча. Борис Конофальский

в карман, достаёт оттуда три длинных пакетика, Аким сразу узнаёт, что это. Олег протягивает пакетики Насте. – Вам, госпожа казачка.

      – Чего это ещё? – Косится на пакетики жена, ей, видно, интересно, но она не торопится брать.

      – Кофе, настоящий, офицерский. – Говорит Саченко.

      Нет такой женщины на болотах, да и в степных станицах, что устоят перед настоящим кофе. Настя улыбается и, вроде как, нехотя берёт пакетики:

      – Ох и жук ты, Савченко.

      – Да брось ты, Настя, – говорит Олег, – я хороший.

      – Хороший он, – жена разглядывает пакетики, – на всё болото известно, какой ты хороший. Бабам, если бы волю дали, так давно тебя из станицы выселили бы.

      – Так бабам только дай волю, – ехидничает Савченко. – Они бы уже дел наворотили бы.

      Настя заметно смягчилась после подарка, но всё ещё серьёзна:

      – Ты, Савченко, моего мужа никуда не втягивай, смори. У него и без тебя суматохи хватает. И домой его к себе не приглашай.

      – Да я о здоровье пришёл узнать, – говорит Олег.

      – О здоровье, – не верит женщина, – либо на промысел подбиваешь его. Не подбивай, не пойдёт!

      – Ишь ты какая! – Смеётся Савченко. Глядит на Акима. – Прямо войсковой атаман у тебя в доме проживает.

      Настя опять руки в боки встала, красивая женщина, и уж точно от своего не отступит. Савченко видит это, смеётся, протягивает руку Саблину:

      – Ладно, пойду.

      Аким жмёт ему руку, и он уходит, на прощанье оборачивается в дверях:

      – Вот тебе повезло, Аким, вот повезло, ну прям вылитый восковой атаман и только, как ты к ней в постель-то идёшь ложиться, видать, строевым шагом.

      – И с отдачей чести, – кричит ему вслед Настя.

      – И даже не сомневаюсь, – уже из коридора доносится голос Савченко.

      Жена берёт у Наталки яблоко, легко разламывает его на две половины, половину отдаёт девочке.

      – Это всё, что ли? – Удивляется Наталка.

      Настя ей поясняет:

      – Остальное братьям и сестре.

      Садиться сама к мужу поближе, начинает по-хозяйски его осматривать, ворот ли не грязен на рубахе, повязку на руке смотрит, свежая ли. Руку больную погладила, ласковая.

      – Чего ты на него накинулась? – Недовольно спрашивает Саблин.

      – Нечего около моего казака вертеться, чего он, друг тебе, что ли?

      – А может, друг.

      – Не нужны нам друзья такие, сейчас начнёт тебя на промысел сманивать.

      – Ты уже за меня будешь решать, кто мне друг, а кто – нет?– Начинает злиться Саблин. Смотрит на жену сурово.

      – Да не решаю я, Аким. – Настя начинает гладить его по небритой щеке, говорит примирительно. – Чего ты? Просто не хочу, что бы он тебя в свои промыслы сманивал, ты и так дома не сидишь, либо в призывы уходишь, либо на кордоны. А когда дома, так в болоте этом, пропади оно пропадом.

      – Так работа у меня такая – в болоте пропадать, – бурчит Саблин, – с твоего садика долго не проживём. Нужно две бочки в месяц горючего добыть.

      Настя его гладит, слушает, кивает, только всё это пустое, ей всё равно, что говорит муж, и Аким это знает.