Дети на дороге. Иван Калашников

он. Но и после бесчисленных оборотов в холодном воздухе, где она, болтая в воздухе ногами, сияла ослепительной улыбкой, Света всё равно болтала что-то о школе. Это походило на бормотание во сне, или бред в затяжной детской болезни. Луна-парк был предсказуемо безлюден, опасно безлюден, многообещающе безлюден. На самую вершину «Чёртового Колеса» они отправились вдвоём; Светлана с такой силой вцепилась в поручень, что её пальцы были белее нерастаявшего снега, от холода, от испуга, оттого, что они вдвоём находятся так высоко, а вокруг – темно и пусто, а Лёша сидел развалясь напротив, смотрел на её поднятые вверх тонкие брови и думал о том, что, наверное, не один мальчишка в классе Светланы Ефремовой влюблён в эти расчудесные брови, и большие карие глаза, и нежные, по-детски обветренные губы… и не хотелось ни писать об этом, ни вставлять в какой-нибудь бесчисленный опус, или – ещё хуже – рекламную концепцию, или видеоролик, просто сохранить в себе впечатление и может быть даже не возвращаться к нему никогда, каким бы ярким оно не вышло.

      Она успела достигнуть того возраста, когда можно развлекаться в «Комнате Страха»; Леша достиг того возраста, когда остаёшься бесконечно равнодушным ко всем этим пугающим прелестям из пластмассы, вроде костлявого скелета, или графа Дракулы. Поклявшись вслух сотни раз, что она не боится, нисколечко не боится, Светлана безо всяких приглашений и предупреждений забралась к нему на колени, немедленно затаив дыхание, лишь блестели в темноте широко раскрытые глаза. Лёша держал руки в карманах пальто и, поскольку месторасположение племянницы было привычным и непривычным одновременно из-за всё того же возрастного фактора, вынул руки в шуршащую темноту и положил их на тонкую талию. Света вздрогнула: впереди засветились зловещие зелёные глаза… а в следующую секунду она принялась чихать, часто, трогательно и забавно; Лёша подумал даже, что она выделывается, чтобы скрыть свой страх перед понарошными чудищами, обитавшими в «Комнате Страха». И вот так она продолжала чихать весь тот короткий псевдострашный путь, а когда оба выехали на свежий воздух, сказала: «Я же говорила, – не боюсь!» Пропутешествовав в тесной для взрослого тележке через мрачное подземельное царство с почти совершеннолетней племянницей на руках, Лёша принялся смеяться, а Светлана неуверенно улыбалась в ответ, удивляясь громкому смеху дяди Лёши.

      Он забыл обо всём этом на следующей же неделе, вспомнил, когда Света позвонила на очередную квартиру, арендуемую молодой семьёй и произнесла примерно следующее:

      – Мама говорит, что вы, ну… Это самое, так, просто от нечего делать… (вздох)… ПИШИТЕ!

      – Чего? – переспросил он, подозрительно нахмурившись.

      Это «чего» вернулось к нему много позже, отражённое детской памятью. Пожалуй, именно Светлана упорядочила в нём систему «думать-говорить» именно в такой последовательности. Это не единственный пункт, за который девочка несла ответственность, сама того не ведая. В какой-то книжке, скорее всего в той, что