Близится утро. Сергей Лукьяненко

гвардии, с нулевиками, мечами и прочим смертоносным оружием.

      И как всегда бывает на посту, где смешаны две власти, на нем царил бардак.

      Я к тому времени уже избавился от поварского фартука и колпака, Йенс – от котелка с бурдой. Мы просто молча подошли к монаху с книгой записей и поставили росписи о том, что вышли из подземной части Урбиса.

      Не удержавшись – все равно никто не смотрел на нас, я оставил свою настоящую роспись. Монах кивнул и повернулся к приятелям, которые увлеченно играли с гвардейцами в азартную и не слишком-то поощряемую Церковью игру «корова».

      Миновав двух алебардщиков у двери, тоже зачарованно взирающих на веселящихся товарищей, мы вышли на улицу. Я остановился, осознав наконец-то, что бегство удалось. Или почти уже удалось – на выходе из Урбиса пропусков не спрашивают.

      Был поздний вечер, солнце уже почти село. Молодые послушники с факелами шли по тротуару, зажигая газовые фонари. Почти все здесь были монахи, но встречались и мирские люди – то ли работающие в Урбисе на какие-то церковные нужды, то ли пришедшие на исповеди, службы, за советом и помощью. Тут ведь не только канцелярии да подземные тюрьмы, тут еще лечебницы церковные, консистория, самый крупный в Державе собор – Святого Иуды Искариота, да и опера местная, ставящая исключительно библейские постановки, на весь мир славится.

      И все-таки пока я был в западне. Пусть открытой настежь, но в западне. Стоит лишь монахам найти связанного Пьера, или сына Йенса – и все. Через десять минут все выходы будут кордонами закрыты.

      – Спасибо тебе, Йенс, – сказал я. – Куда идти теперь?

      – Пять минут до ворот Святого Патрика. – Йенс кивнул. – Идем.

      – Значит, решил? Бежишь тоже?

      – Бегу, – кивнул Йенс.

      Мы зашагали по улице, легкими кивками раскланиваясь со святыми братьями, по-пасторски осеняя мирян святым столбом. Йенс негромко сказал:

      – Самому не верится… что вышло.

      – Думал, схватят?

      – Уверен был.

      – Ты сам-то часто из подземелий выходишь, Йенс?

      Он ответил не сразу:

      – Нет.

      – Запрещено?

      – Сам не рвусь…

      Впереди уже были видны ворота – широко, приветливо открытые, у которых дежурили стражники и монахи. А за воротами – вроде бы такая же точно улица… только это уже Рим.

      – И куда пойдешь, Йенс? – спросил я.

      – Не знаю.

      – В Данию, на родину, отправишься?

      – Нечего мне там делать.

      Чем ближе мы подходили к воротам, тем потеряннее выглядел Йенс. Что сказать – я-то всю жизнь был вольной птицей, но и в тюрьмах приходилось обитать. Попал в камеру – не беда, бежал – снова в родной стихии. А Йенс, замурованный вместе со своими узниками, был к свободе непривычен.

      – Ты мне помог, что уж говорить, – быстро сказал я. Не хватало, чтобы нервность Йенса привлекла внимание охранников. – Теперь снова за мной должок. Я тебе помогу на воле скрыться.

      – А от ада тоже скроешь? – Губы Йенса дрогнули в презрительной ухмылке. Но все-таки он