Близится утро. Сергей Лукьяненко

на опилках. Видно, решил, что его отважный отец душегуба скрутил да и ведет обратно. А как увидел, что на самом деле я с оружием, затих.

      – Не поднимешь на меня руки? – спросил я монаха. Тот посмотрел вниз, в вонючую темную дыру, кивнул:

      – Не подниму.

      – Нет уж, святой брат. Клянись! Сестрой-Покровительницей, Искупителем, верой своей клянись! Что не попытаешься мне вреда причинить или в камеру обратно спихнуть!

      – Клянусь, что не причиню тебе вреда и в камеру не брошу. Искупителем и Сестрой его клянусь тебе в том, Ильмар.

      Теперь у него и голос стал мертвым, как раньше глаза. И то сказать, он сейчас смотрел в камеру, где теперь ему придется жизнь доживать.

      – Хорошо, – сказал я. Рассек ножом веревку на руках, отступил на шаг, готовый ко всякой беде. Йенс медленно растер запястья. Посмотрел на меня, спросил:

      – А откуда ты знаешь, может, я время тяну, ужасами тебя пугаю? А сейчас придет сменщик, да и конец тебе?

      – Тогда это судьба, – сказал я. – Только не зря же Сестра сказала: «Не знаешь как поступить, поступай по-доброму».

      Йенс скривился в странной улыбке. И прыгнул вниз.

      Я подошел к люку. Подождал, пока надсмотрщик развяжет ревущего пацана, вытрет ему сопли и отвесит оплеуху. Сказал:

      – Давай, подавай наверх.

      – Подожди! – резко отозвался Йенс. Заговорил с сыном, тихо и быстро что-то ему объясняя. Один раз пацан попробовал вякнуть что-то поперек, получил затрещину и стих. Потом, подхватив мальчишку под мышки, Йенс подошел к люку. Поднял пацана на вытянутых руках.

      Тот еще брыкался, сволочь! Не хотел, видишь ли, свободу из рук душегуба принимать!

      Пришлось тоже подзатыльник для успокоения применить. Крепко держа мальчишку за руку, я сказал:

      – Ну что, Йенс. Не держи зла. Прощай.

      – Схватят тебя… – произнес монах. И вдруг посмотрел на меня с какой-то искоркой жизни. – Хочешь выведу?

      – Не желаешь тут гнить? – спросил я. – А с чего мне тебе верить?

      – Не с чего.

      Несколько секунд колебался я, проклиная себя за нерешительность. В одном Йенс прав – даже в одеждах монаха трудно выбраться из Урбиса. Не знаю я здешних порядков, приветствий, даже дороги не знаю.

      – Привязывай! – Я протянул пацану веревку. – Йенс! Выдержит тебя веревка – твое счастье.

      Сопя и снова хныкая, мальчишка привязал веревку. Плохо привязал, скользящим узлом. Я покачал головой, но вмешиваться не стал.

      Йенс осторожно взялся за веревку. Посмотрел вверх. Глотнул – качнулся под кожей кадык. И стал взбираться. Быстро, рывком.

      Узел все-таки выдержал, а вот веревка затрещала. В последний миг Йенс успел выбросить руку, уцепился за решетку, повис. Решетка накренилась, медленно опускаясь в люк. Пацан взвыл, схватил отца за запястье, попытался потянуть.

      – Уйди… – прохрипел тюремщик. – Уйди, дурак!

      – Да чтоб вам в аду леденеть! – крикнул я и, нагнувшись, потащил Йенса вверх. Понимая, что делаю глупость. Что ему сейчас стоит схватиться за меня и утащить за собой в камеру? А сынок приведет стражников…

      Рыча,