Возраст зрелости. Жан-Поль Сартр

пришел ко мне с чемоданом. Нет, серьезно, – сказала она, – ему некуда было идти. Его выгнали из гостиницы, так как ему нечем было платить.

      Матье посчитал на пальцах.

      – С Аней, Лопесом и Санти у вас получается четыре пансионера, – сказал он.

      – Аня скоро уйдет, – виновато сказала Сара. – Она нашла работу.

      – Это безумие, – вмешался Брюне.

      Матье вздрогнул и повернулся к нему. Негодование Брюне было тяжелым и спокойным, с самым что ни на есть крестьянским гневом он глянул на Сару и повторил:

      – Это безумие.

      – Что? Что безумие?

      – Ах! – воскликнула Сара, кладя ладонь на руку Матье. – Придите мне на помощь, мой дорогой Матье.

      – Но о чем речь?

      – Матье это неинтересно, – сказал Саре с недовольным видом Брюне.

      Но она его больше не слушала.

      – Он хочет, чтобы я выставила моего министра за дверь, – сказала она жалобно.

      – Выставила?

      – Он говорит, что я совершаю преступление, оставляя его у себя.

      – Сара преувеличивает, – примирительно сказал Брюне.

      Он повернулся к Матье и с неохотой объяснил:

      – Дело в том, что у нас скверные сведения об этом малом. Кажется, полгода назад он бродил по коридорам германского посольства. Не нужно быть большим хитрецом, чтобы догадаться, что может там проворачивать еврейский эмигрант.

      – У вас нет доказательств! – сказала Сара.

      – Это верно. У нас нет доказательств. Имей мы их, его бы здесь уже не было. Но даже если есть всего лишь сомнения, со стороны Сары глупо и опасно давать ему приют.

      – Но почему? Почему? – страстно вскричала Сара.

      – Сара, – ласково сказал Брюне, – вы взорвали бы весь Париж, чтоб избавить от неприятностей своих протеже.

      Сара слабо улыбнулась:

      – Ну, не весь Париж, но я, конечно, не стану жертвовать Веймюллером ради ваших партийных счетов. Партия – это слишком абстрактно.

      – Именно это я и говорил, – сказал Брюне.

      Сара энергично затрясла головой. Она покраснела, ее большие зеленые глаза увлажнились.

      – Мой маленький министр, – возмущенно сказала она. – Вы его видели, Матье. Да он и мухи не обидит!

      Спокойствие Брюне было безмерным. Это было спокойствие моря. В нем было одновременно что-то успокаивающее и раздражающее. Он никогда не был особью, он жил жизнью толпы: медленной, молчаливой, шумной. Брюне пояснил:

      – Гомес нам иногда присылает курьеров. Они приезжают сюда, и мы встречаемся с ними у Сары; ты, конечно, догадываешься, что сообщения у них секретные. Разве здесь место этому типу, который прослыл шпиком?

      Матье не ответил. Брюне употребил вопросительную форму, но это был ораторский прием: он не спрашивал его мнения; Брюне давно уже перестал интересоваться мнением Матье о чем бы то ни было.

      – Матье, я вас призываю нас рассудить: если я выгоню Веймюллера, он бросится в Сену. Разве можно, – добавила она с отчаянием, – толкать человека на самоубийство из-за одного