НАИРИ. Виктор Улин

годам годясь в отцы, я ее не интересовал, но и ее реакция была мне безразлична.

      Салон «Боинга» напоминал не подвальное бомбоубежище, а сводчатый зал правобережной станции Ленинградского метро. Даже во втором классе американский самолет имел такие расстояния между креслами, что можно было ощутить себя рожденным на свет, а не скрючившимся в утробе.

      Мой 21-й ряд находился в последней трети, ближе к хвосту, место носило литеру «Е». У прохода сидела толстая женщина лет семидесяти в чудовищной белой разлетайке; величественная осанка выдавала учительницу на пенсии. От нее разило пОтом, хотя день лишь начинался и в салоне было еще не душно. Продираться мимо такой туши не казалось большим удовольствием – остановившись, я вежливо спросил:

      – Не хотите передвинуться на мое место, чтобы я вас не беспокоил?

      Бывшая классная руководительница не ответила.

      В этом полете мне явно не везло на женщин; ни молодая ни старая не удостоили меня вниманием.

      Хотя бортпроводнице, скорее всего, просто хотелось спать, а соседка желала сидеть с краю, чтобы беспрепятственно ходить в туалет.

      Уплощившись, я боком просочился к своему синему креслу.

      Сейчас тут было довольно комфортно, но в самолете мне всегда рано или поздно становилось холодно; я не снял свою куртку-ветровку, а только расстегнул.

      Около иллюминатора сидела женщина.

      Не будучи христианином, я был чужд принципов «посмотревший возжелал, возжелавший захотел». Жену я любил больше солнечного света, но это не было связано с удовольствием рассматривать других женщин.

      И соседку справа рассмотрел.

      Она была моей ровесницей – достаточно стройной, с приличной грудью и черными волосами.

      Впрочем, это я отметил во вторую очередь, а сначала взглянул на ее ноги.

      Не только потому, что их любил как высшую эстетическую сущность.

      И не потому, что мужчина, не смотрящий на женские коленки, мертв – а я был жив.

      Просто соседкины ноги сразу бросились в глаза.

      Женщин на анталийский рейс набралось больше, чем достаточно. Некоторые надели джинсы, большинство сверкало голыми ногами: незагорелыми, жаждущими солнца, ради которого все и летели подальше от нашего города, затопленного унылым дождем.

      На этой были черные колготки – не прозрачные, а плотные, сверкающие, как антрацит.

      Да и вообще вид ее казался странным для самолета, собирающегося взять курс на Турцию в середине июля. Соседка была одета в черную футболку и черную юбку, туфли вызывающе краснели. Алым сверкали ее ногти, таким же смертельным цветом она оформила губы – не пухлые и не узкие, не чувственные и не безразличные, а какие-то спокойные. Она смотрела перед собой, и ее выразительный профиль казался очень уверенным. Цвет глаз я не определил, однако понял, что они темные.

      В вырезе ворота на белом теле сверкала золотая цепочка: узенькая, прекрасно отполированная, сияющая каждым звеном по отдельности.

      Эта цепочка подчеркивала дороговизну