Домик на дереве. Василий Васильевич Пряхин

еще ничего меняли – эта была его первая поломка, – поэтому деду пришлось туго: он жутко сквернословил, когда болты не откручивались, но не отчаивался – подключал видавшую виды болгарку и срезал неподатливые болты; поработав с болгаркой, он запевал. Через шесть часов стойки были поменяны.

      После работы мы по традиции вышли из темного гаража на улицу, освещенную дневным солнцем, уселись на стулья, закрытые самодельным тентом и принялись распивать горячий чай. Оба чумазых, потных, изможденных от жары, в грязных, обмасленных обносках, мы седели и наслаждались горячим чаем. Сначала дед молчал, погруженный в собственные мысли, глядя вдаль, на полоску смешанных лесов, но потом разговорился.

      – Хорошо, – сказал он и протянул мне пустую кружку. – Сбегай-ка, отнеси. И принеси мне папирос. И спичек.

      Я беспрекословно подчинился – и уже через минуту вдыхал приятный табачный запах, который расстилалась на несколько метров. Дед курил с сознанием дела, неспешно, наслаждаясь каждой затяжкой; глядя на него, мне самому жутко захотелось курить.

      – Ты не куришь? – строго спросил он, выпуская на волю едкий, густой дым.

      – Нет, – поспешил ответить я. Глаза не опускал, смотрел на деда, в его глубоко посаженные, словно высветившиеся голубые глаза.

      – И не пробовал?

      – Никак нет.

      – Тебе сейчас скок?

      – Двенадцать.

      – Вот именно двенадцать. И ты хочешь убедить старика, что ты все еще невинное дитя, которое не пробовало табак?

      – Я…

      – Каждый мальчишка – это будущий мужчина. А каждый уважающий себя мужчина должен заниматься мужским занятием: курить! Так что, внук, если ты пробовал табак в двенадцать – это нормально. Это сугубо по-мужски. По-братски. А если ты не пробовал, то обязан сейчас же…

      – Я курил табак, – признался я, что бы только не курить при деде. Я бы сгорел от стыда.

      – Вот и славно. И нечего краснеть, товарищ. В этом нет ничего зазорного и уж тем более преступного.

      – Отец считает иначе.

      – Твой отец – мой сын – вообще в корне отбился от рук. Надо бы с ним поговорить, а то его фанатичное поклонение фашизму совсем лишало его здравого смысла.

      – Не говори ему, что я курил.

      – Ты боишься его?

      – Да.

      – Правильно, отца надо бояться. Но тебе не стоит переживать по этому поводу.

      Он затушил сигарету в консервной банке и попросил у меня налить ему еще крепкого чая. Я метнулся. И не потому, что я был таким послушным мальчиком, а потому, чтобы уйти от этого щекотливого разговора. Когда я принес деду кружку наваристого чая, разбавленного тремя ложками сахара, он одарил меня широкой улыбкой.

      – Спасибо.

      – Не за что, дедушка.

      – У меня к тебе вопрос.

      – Какой?

      – Он тебя смутит. Я знаю. Но ты должен на него ответить предельно честно. Сможешь?

      – Постараюсь.

      – Я не уверен, что ты сможешь.

      – Как ты можешь знать, что я отвечу?

      – Отец тебя бьет?

      – Нет. –