Символ веры. Леонид Шувалов

несмело улыбнулся, не замечая или стараясь не замечать язвительной интонации, с которой обращалась к нему Манечка.

      – Тогда давай выпьем, – проникновенно бархатным голосом предложил он, но в кабинет, резко откинув гардину, шумно вломился Лешка, таща за собой брата.

      – Че?! Втихую хлещете?! – заржал он, переводя взгляд с Манечки на покрасневшего присяжного поверенного.

      – Я уже скучать начала, – потянулась к Зыкову Манечка.

      Лешка увернулся от ее рук, рухнул тяжело на плюшевый диван, протяжно, со стоном, зевнул:

      – И там скукотища… Мамзельки тошшие, ножонки синенькие, в пупырышках, и жопенки – во! – с мой кулак, ничуть не больше. Смотреть – и то противно.

      – Да ладно, – протянул Никишка. – Мамзельки как мамзельки.

      – Слышь, братуха, можа, к цыганам? – оживился Лешка. – Хучь песни душевные послухаем?

      – Можно и к цыганам…

      – Иннокентьич, ты с нами али остаешьси? – Лешка вперился в Озиридова мутноватым взглядом.

      Озиридов нахмурил лоб, глянул на Манечку, кивнул:

      – С вами.

5

      Не желая смущать заключенных видом безвинно наказанных, а порка Белова, Комарина и Почекая действительно возмутила весь Александровский централ, начальство воспользовалось первым же этапом, чтобы избавиться от причины возмущения. И в первых числах ноября вся троица, сбивая ноги о схваченную морозцем бугристую грязь извивающегося вдоль Ангары тракта, шагала от Иркутска к селу Листвяничному, дугой изогнувшемуся на берегу Байкала.

      В Листвяничном каторжан загнали на обледенелую баржу и в тот же день старенький пароходик, шумно фыркая, потянул ее на север. Так шли под пронизывающими ударами ветра-«баргузина» до самого Нижнеангарска.

      Затерянный среди лесистых сопок острог, построенный бог знает когда рядом с процветающими, а ныне истощенными и заброшенными соляными копями…

      К Рождеству острог завалило снегом. На работы каторжан водили по пробитым в сугробах коридорам. Как-то вечером, присев на корточки перед печкой, Яшка Комарин в который уже раз завел речь о побеге:

      – Сгинем в этой яме. Ходу давать надо!

      Анисим промолчал, но Комарин ждал ответа. Пришлось буркнуть:

      – Выдюжим.

      – Ты, Аниська, и впрямь святой! – не выдержал Комарин. – С тебя только мучеников писать. На каторгу попал за чужой грех, выпороли тебя за чужую ошибку, а ты все одно долдонишь – выдюжим!

      – Прав Яшка, сдохнем. До весны не доживем, – сумрачно поддержал Почекай и шепнул, оглядываясь: – Тикать надо! Тикать!

      – Вот, правильно человек рассуждает! – совсем завелся Комарин. – Сразу видно, хочет человек на вольном солнышке погреться. Трюхать надо отсюда, трюхать! Пока держат ноги… Соглашайся, Аниська, а то с Почекаем вдвоем уйдем. Зря я, что ли, провиантом тайком запасаюсь?

      – Тикать! Тикать надо! – повторял Почекай, тоскливо глядя в огонь.

      Анисим поскреб бороду, вздохнул:

      – Да я и сам понимаю. Только как?

      – Другой разговор! – обрадовался