Фатум. Том третий. Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

листва на высоких кустах, что сторожили берег, была похожа на зеленые и серебряные диски испанской монисты. Временами прибрежный лес замирал, точно прислушиваясь к ровному рокоту реки, воздух висел неподвижно, и даже затихала симфония птичьих голосов, млеющих в этом полуденном зное. Потом вновь бойко вскрикивала какая-то пичуга, ей откликалась другая, и легкий шелест крыльев проносился над разбуженным лесом.

      Аманду не покидало чувство благодатного покоя и гармонии, которая словно наполнила ее даром слышать перебор струн течения могучей окружающей жизни, которая неторопливо проходила через нее, волнуя сердце древними звуками и звоном. О, это ощущение не было похоже на тот блаженный восторг от прикосновения теплых губ Andre… То ощущение было значительно более пряным, насыщенным, ярким, а в этом жило и чувствовалось что-то неясное, зыбкое, как туманная дымка, как далекий отклик горного эха, с глухим шепотом которого она вела молчаливую беседу.

      Волосы почти высохли, но Аманда не торопилась одеваться. Она так устала от повода, за который ее тащила жизнь, устала от вечного напряжения, от черных мыслей, что вползали со змеиными головами в ее сокровенный мир и жалили душу…

      Ей вдруг почему-то вспомнились кожаные стеганые по-душки выездной кареты отца, его длинная трубка с тремя кольцами из слоновой кости на мундштуке, серебряный гребень, которым он любил проводить по седым усам, его длинные белые шелковые чулки и золотые пряжки, что закрепляли их под коленом… Вспомнились и старые, верные слуги в таких же старых смешных париках «рамилье», которые в детстве она любила громоздить себе на голову или на чепцы терпеливых нянек, и Аманда почувствовала, как горячие слезы побежали по щекам.

      Еще там, на корабле, закрывшись в каюте, совершенно не имея представления о том, как свободно передается по тонким переборкам фрегата даже самый незначительный звук, она истово молилась и просила у Господа сил… И что же? Она утомленно закрыла глаза, вытирая ладонью щеки. Внезапно ее прострелила ужасная мысль: «А что если отца уже нет в живых? Если его уже не было и тогда, когда она с Пэрисоном пребывала во дворце Нессельроде?..» Жизнь, казалось, оборвалась в душе Аманды. Но она вовремя взяла себя в руки и не дала волю чувствам. «Рассудок сумеет принять такой итог, но смирится ли сердце?»

      Однако страшная догадка не выходила из ума. «Неужели это правда? Неужели я просто слепой инструмент в их грязных руках?» Там, в далекой России, она тешила себя мыслью: «Вот, судьба обожгла наш дом, но сделала нас крепче… Да, всё это время я просыпалась с чувством бойца, который, в конце концов, выйдет победителем из этой схватки… Меня как будто хватало на всё: не выдать слабости, услышать вовремя голос разума и сделать ради отца услугу его врагам. От сознания, что я делаю правое дело, в сердце моем появлялась новая крепость… Временами я даже нравилась самой себе, но сейчас…» – пальцы Аманды похолодели и она вдруг с отчаяньем обнаружила, что душа ее пуста. В ней не осталось ничего, кроме бесконечной усталости и молчаливого потрясения