Фатум. Том третий. Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

его эполет и офицерской гарды.

      – Джессика! – вновь закричал капитан.– Джессика!

      * * *

      При первых же отдаленных хлопках выстрелов Палыч остановился как вкопанный, сразу поняв, что его капитан наскочил на засаду. Следом он услышал заклик Андрея Сергеевича и его ответный выстрел. С посеревшим от беспокойства лицом он развернулся и бросился было на выручку, как замер, едва не наступив на свою смерть.

      * * *

      Голая, точно открытая ладонь, возвышенность, разделявшая Андрея от каменистой, загаженной речной птицей гряды, где скрывался враг, не давала возможности и для намека на маневр. Руки его затекли, перевалившее зенит солнце теперь, как назло, слепило глаза. Их разделяло не более шестидесяти саженей, и интуиция подсказывала капитану, что стоит ему рискнуть поднять голову, сего мгновения хватит, чтобы меткий свинец настиг свою цель. Ко всей прочей незадаче неприятель имел явно не один ствол. Частота стрельбы подсказывала, что их было по меньшей мере два, если не три…

      Все эти испепеляющие душу минуты он думал о Джессике, о ее нежных руках, глазах, которые так часто последнее время заставляли темнеть постоянные сквозняки опасности и страха.

      Андрей с замиранием сердца прислушался, выждав некое время. Угрюмый гранит гряды будто вымер: ни звука, ни шороха. Преображенский даже позволил себе на волосок-другой показаться из-за укрытия… Давящая тишина. Однако благоразумие и опыт взяли верх, заставив не шевелиться. «Дольше ждали, потерпим,– решил он.– Тем паче… что ждать я привык. Ежели Фортуна⁴³ вконец не презрела меня, что-нибудь, да выгорит… Есть же Бог-то, в конце-то концов!.. Завековать тут тебе, брат, один бес, выпало».

      Не выпуская из-под прицела высоту, он левой рукой поправил перекрутившуюся пряжку ремня и съехавшую на грудь портупею. «Где же черт носит этого двухголового Палыча? – судорожно скользнуло в голове.– Где Тараканов и остальные?..» Мысль, что грохот выстрелов привлечет рыскающих краснокожих, стянула меж лопаток кожу, но страх и отчаянье за любимую гнали прочь остальные догадки. «Неужто Матвей всему начало? – Андрей утер тылом ладони сырой лоб.– Неужто о нем упреждал Осоргин: «…бойся Ноздрю»? От сей мысли Преображенскому ровно стальными крючьями стегнули по сердцу… «Господи, я же любил… дорожил… доверял ему, как себе…»

      Отчаянье и нылая боль сдавили грудь. Нет, он не хотел верить в сие, слышать и знать. Ему ни на йоту не хотелось признавать себя побежденным в этой догадке, но ничего другого не оставалось. Стиснув зубы, он на миг закрыл глаза, полные слез, уткнувшись горячим лбом в забитый песком рукав. «Матвей – Ноздря…» – повторило чеканным эхом сознание, словно играя словами злого заговора. Боль прозрения ударила в самое сердце. Да, он догадывался… что-то смущало его в неподвижном напряжении глаз, в набрякшей нелюдимости его помощника, в загадочной силе его плоти, в тяжелой поступи грубых морских сапог, но он всякий раз гнал эту мысль, гнал упрямо, как нечто зазорное, гадкое, невозможное… «Ведь я всем сердцем любил своего спасителя… и он был дорог мне,

43

      Фортуна – у древних римлян богиня случая (счастья либо несчастья), в противоположность суровой богине судьбы (рока) – Fatum; Фортуна действовала без всяких определенных правил, иначе говоря —слепо; изображалась как и Фемида – богиня Правосудия – с повязкой на глазах, как правило, с рогом изобилия, колесом или шаром. Отсюда, кстати, и выражение: «Колесо Фортуны». (Прим. автора).