Вера. Елена Крюкова

надо мной.

      Ксения Блаженная (Петербургская)

      …Ох, ласточка, Ксеничка,

      Дам Тебе я денежку —

      Не смети-ка веничком,

      Куда ж оно денется,

      Траченное времячко,

      Куда задевается —

      Милостынька, лептушка:

      Ксеньей прозывается —

      Тише!.. – наша смертушка…

      …Я не знаю, сколь мне назначено – сдюжить.

      Сколь нацежено – стыть.

      Как в платок после бани, увязываюсь во стужу

      И во тьму шагаю: гореть и любить.

      От Земли Чудской до Земли Даурской

      Линзой слезной меряла гать…

      Ан как вышло: Ксенькою Петербургской

      На кладбище чухонском внезапно – стать.

      Спать в болезных платках под глухим забором.

      Хором выплакать – бред

      Одинокий. И пить самогонку с вором,

      Ему счастья желая и много летъ!

      И везде – ах, охальница, Охта, стужа,

      Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. —

      Появляться в залатанном платье мужа,

      Да не мертваго, а – убившаго мя.

      Помню, как хрипела. Как вырывалась —

      Языками огня —

      Из клещей, не знавших, что Божья Жалость

      Воскресит, охраня.

      И когда… очухалась, – вся в кровище!..

      Доски пола в разводах струй… —

      Поняла: о, каждый живущий – нищий,

      Всякая милостыня – поцелуй.

      И с тех пор как бы не в себе я стала.

      Вся пронзенная грудь.

      Завернула в верблюжье отцовое одеяло

      Кружку, ложку, ножик, – и в путь.

      Посекает мя снег. Поливают воды

      Поднебесных морей.

      Мне копейку грязные тычут народы.

      Вижу храмы, чертоги царей.

      От Земли Чудской до Земли Даурской

      Вижу – несыть, наледь и глад.

      Вот я – в старых мужских штанах!..

      Петербургской

      Ксеньи – меньше росточком!.. а тот же взгляд…

      Та же стать! И тот же кулак угрюмый.

      Так же нету попятной мне.

      Так же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума —

      Вся в огне, и лицо – в огне.

      Мстится смерть —

      крестьянской скуластой бабою

      в белом,

      Словно заячьи уши, белом платке…

      А мое ли живое, утлое тело —

      Воровская наколка на Божьей руке.

      И все пью, все пью из руки Сей – снеги

      Да дожди; как слезы людския, пью.

      А когда увезут меня на скрипучей телеге —

      Я сама об том с колокольни пробью

      В дикий колокол, бедный язык богатаго храма

      Богородицы,

      что близ зимней Волги – убитый медведь…

      И в гробу мои губы разлепятся: «Мама, мама,

      Божья Мать, я намерзлась в мiру, как тепло умереть.»

      И нетленныя кости мои

      под камнем

      все, кому выпало лютой зимой занедужить,

      Будут так целовать,

      обливать слезами,

      любить!..

      …Я