На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона. Валентин Пикуль

как Мышецкий медленно цедит коньяк сквозь зубы, и вдруг вспомнил: – Слушай! А ты раньше писал стихи. Где они?

      – Бог с ними. Ни одной рецензии так и не было. Дрянь!

      Пили и смотрели в окно. А там пролетала перед ними Россия, словно навсегда погибшая в метельных визгах, и вечерний сумрак уже трепетно занимал ее розовеющие скорбные дали.

      – Удираем? – подмигнул князю Столыпин, хохоча.

      – От чего? – не понял Мышецкий.

      – Да все от нее, родимой… от революции! – И опять громко смеялся, показывая хорошие зубы; потом как-то сразу потускнел, заговорил: – Плохо, брат князь. Не то, что раньше…

      – О чем жалеть?

      – Молод был. Писал легко. Быстро!

      – Тебя и сейчас никто не гонит…

      Сани быстро глотал коньяк, смотрел на князя одним глазом:

      – Понимаешь, князь, выдохся… То ли раньше бывало! Денег нет. Вдохновения – нет, и занять негде. Раз-два, беру в долг.

      – Вдохновение? – серьезно спросил Мышецкий.

      – Зачем? Беру билет. Все быстро! Очень быстро. Экспресс Париж – Владивосток. Высаживаюсь с корабля в Нагасаки. Быстро женюсь на японке. Быстро развожусь с ней. Быстро прилетаю «на брега Невы». Я – полон. И быстро пишу замечательный очерк под названием «Как я женился на японке»!

      – Ну? – достал зубочистку Мышецкий.

      – Все! Кое-где намекну, что знаю тридцать четыре способа восточной любви. Дамы за мной ухаживают. Мне это приятно – дамам само собой! Публика читает нарасхват. Издатели гонорарий платят. И все – без осложнений! Все быстро, быстро…

      Неожиданно Сергей Яковлевич вспомнил, что еще там, в Уренске, когда он носился с идеей сборника в пользу голодающих, Иконников-младший говорил ему о Сани Столыпине.

      – Сани, – спросил князь, – а ты знаешь Иконникова?

      – А что? Разве ты ему должен? Так не отдавай. Я ему никогда не отдавал!

      И стало на миг тошно.

      – Сани, – сказал, – выпьем еще чего-нибудь…

      И неслась ночь за окном – дремучая, истинно российская, которую ни с какой другой ночью не спутаешь. Опустел ресторан.

      – Ты куда едешь? – спросил Столыпин.

      – Да так… еду.

      – Это хорошо. Поезжай!

      – А ты, Сани? Тоже «так»?

      – Да нет. Посидел вот недавно в наших «Крестах». И, знаешь, что-то мне там не понравилось!

      – Сколько и за что? – спросил Сергей Яковлевич.

      – Три дня. Не буду объяснять. Ты – правовед, и все поймешь. По статье тысяча пятьсот тридцать пятой… [1] дрянь статьишка! И вот еду посмотреть, как сидится у немцев в Моабите.

      – Суворин тебя послал? Или от министерства?

      – Это волокитно! Еду на свои кровные. Любительски. Вот приеду в Берлин. Быстро выпью на вокзале коньяку. Быстро набью морду полиции. Быстро сяду в тюрьму. Быстро отсижу, сколько положено. И быстро напишу очерк «Как я сидел в Моабите»… Деньги нужны! Понимаешь? А узнай в министерстве, что я знаком с тюремным вопросом на Западе, так меня, как Данаю прекрасную, Лопухин сбрызнет золотым дождичком!

      – Ну-ну, – поскучнел Сергей Яковлевич. – Пошли спать, Сани. Когда Вержболово

1

Статья № 1535 Устава о наказаниях в царской России предусматривала наказание за квалифицированную клевету с помощью привлечения печатных изданий. (Здесь и далее – прим. автора.)