На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона. Валентин Пикуль

с трудом достал себе билет второго класса. Поездкою он был доволен: понял, что он не один… Медленно тянулась за окном русская зябь, блеклая зелень крестьянских посевов. Вечерело, и загорались на пожнях костры пастухов. Капризничал ребенок в купе, а мать, немолодая чиновная-дама, утешала его песенкой:

      Иду я, вижу я —

      Под мостом ворона мокнет,

      Взял ворону я за хвост,

      Положил ее на мост —

      Пусть теперь ворона сохнет…

      – Исо, исо, – просил ребенок, брыкаясь.

      – Спи. Я дальше не помню.

      Мышецкий почтительно склонился к даме:

      – Да будет мне позволено, мадам? – И спел ребенку дальше:

      Иду я, вижу я —

      На мосту ворона сохнет.

      Взял ворону я за хвост,

      Перекинул через мост —

      Пусть теперь ворона мокнет…

      Спел и задумался… «Ведь так можно без конца – высохнет ворона, потом вымокнет, снова надо ее высушить… Нескончалочка! „Забыв уже о ребенке, князь думал теперь о себе: „Не слишком ли много мы сушим и мочим, говорим и отвечаем? Что царь? Что Трубецкой? Наверняка они хотят лучшего, как и я. Но… был же я в Уренске, желал только доброго, а что вышло? И не есть ли эти банкеты и съезды все тот же сезон «бояр-рюсс“, только под иным соусом?“

      – Исо, исо, – просил мальчик, капризничая.

      Но тут мать дала ему хорошего «шпандыря».

      – Уймись, – велела. – А то сейчас городового кликну!

      И летела за окном темная Россия – беспомощная, хаотично разбросанная по холмам и лесам. Истина еще не отстоялась, на душе князя было муторно от раскола и безверия.

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      К восьми утра подали придворный экипаж. Городовой на углу отдал честь. Дворники с почтением перестали мести улицу. Лакей в придворной ливрее приоткрыл дверцу, блеснувшую гербом, и Мышецкий, придержав шпагу, от которой уже успел отвыкнуть, нырнул в душную полость кареты. За окнами спешил пробуждающийся Петербург. Зеленый плюш был пропитан духами, пылью. С утра было жарко… Особый вагончик, поданный к разъезду сановников, был пустынен. Одинокий проводник (тоже в царской ливрее) лениво обтерхал в ладонях яйцо от скорлупы и съел его – сыто и равнодушно.

      Вот и Петергоф: лошади вывезли его на эспланаду дворца, внизу с грохотом рвался в небо фонтан «Самсон», вдали виднелась шахматная клетка каскада. От звона воды и морской свежести Сергей Яковлевич чувствовал себя молодо и счастливо. «Как и впрямь все замечательно, как чудесно мне жить!..» Но княжеские восторги быстро остудил дворцовый чиновник словами:

      – Его императорское величество изволили отбыть из Петергофа в Царское, где и примут вас, очевидно, сей же день.

      Возмущаться противу царя, конечно, не приходилось.

      – Не отпускайте кареты, – попросил Мышецкий…

      А тут набежала и тучка: к дождю! И вот снова, как последний дурак, сидит он в сановном вагончике, проводник солит и жует яичко, дымно наплывает Петербур