На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона. Валентин Пикуль

Бегу на вокзал… Ах, какой же я глупый, что уехал… Столько убитых! Сейчас только писать и писать…

      В русское посольство русских до русского посла не допускали. Не в меру ретивый секретарь придержал и Сергея Яковлевича:

      – Граф фон дер Остен-Сакен никого не принимают.

      – А все-таки доложите послу, что князь Мышецкий желает его видеть…

      Секретарь вернулся со скорбным лицом:

      – Его сиятельство Дмитрий Ерофеич просили уволить его от свидания с вами. А также велели напомнить вам, князь, чтобы, во избежание излишних инсинуаций, вы избегали в общественных местах разговаривать по-русски, дабы не привлекать к себе нездоровый интерес иностранцев…

      «Дожили!..» На улице поджидал князя потерянный Андрюша.

      – Вот мы с тобой и дожили, милый, – сказал ему Мышецкий. – Мало нам Манчьжурии, так еще надо стыдиться говорить по-русски!

      Заблудшим щенком терся рядом Андрюша Легашев, чудо-ребенок и прочее. Сергей Яковлевич молча глотал слезы. Что угодно – только не этого ожидал он.

      Весь конец дня был проведен в мерзости. Выворачивало наружу все – все, что можно вспомнить. Не обедали, не ужинали. Внутри что-то перегорело. Душа погружена в гадливые потемки.

      – Знаешь, давай ляжем сегодня пораньше, – предложил Сергей Яковлевич, и Андрюша покорно согласился, притихший.

      Но среди ночи он разбудил Мышецкого.

      – А царь-то, – сказал купчик так, словно сделал открытие, – ну и дурак же он… Фа-акт! Сначала – Ходынка, а нунече – бойню народу своему сделал. Да кто ж ему поверит теперь? А?

      – Верить трудно, – согласился князь, страдая…

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      В этот день Гапона спасал его друг – Петя Рутенберг:

      – Бежим.

      Потом его расстригли. Тут же, в подворотне, он сбросил сан священнослужителя, ерзали по лохмам тупые ножницы.

      – Больно, больно, – плакал поп. – Не рви!

      Остригли патлы, и клочья волос разобрали, как святыню: попу продолжали верить. Рутенберг увлекал его за собой.

      – Спаси меня… ты же опытный, – просил поп.

      В створку двери выглядывал чей-то острый татарский глаз.

      – Пусссти, – взмолился Гапон этому глазу.

      Савва Морозов отпер ему двери, а сам, как барс, через пять ступенек взлетел наверх.

      – Алеша, – сказал он Максиму Горькому, – Гапон бежит…

      Гапон ворвался в комнаты, крикнул:

      – Вина-а!.. – Выпил два стакана подряд, его трясло. – Что делать? – спросил надрывно. – Рутенберг где? (Рутенберг вырос рядышком.) Ты не уходи, – просил его Гапон, – ты опытный…

      Савва Морозов раскурил тонкую папиросу: он был смел, как витязь, и ему претила чужая трусость.

      – Алеша, усмири попа…

      – Надо идти до конца, – глухо сказал Горький. – Всегда идти до самого конца… Даже если погибнем!

      Присев к столу, отставив ногу, Гапон быстро черкнул записку к рабочим за Нарвскую заставу, где сообщил, что занят «их делом». Потом оглядел всех и сказал:

      – Ну, а теперь… спрячьте меня от полиции!

      Тягот подпольной жизни Гапон не