День цезарей. Саймон Скэрроу

исполнить повеление венценосного пасынка.

      Вот Британник выпрямил спину, приподнял подбородок и, сделав глубокий вдох, повел мелодию. Голос его был чист и не лишен приятности.

      Солнце поутру лучами в глаза мои светит,

      Вновь я купаюсь в теплом объятии дня.

      Голову с ложа подняв, в жизнь обреченно вступаю

      С сердцем тяжелым, но надо куда-то идти.

      В дом свой отозван я был из Британии дальней,

      Воск на письме том кроплен материнской слезой.

      Битву покинув, а с ней и блужданья свои, возвращаюсь,

      Словно и не был солдатом я в ратных боях.

      Призван я честью стеречь свои горе и боль,

      Сердце мое растревожено смертью чужою.

      Тот, кто мне жизнь даровал и нарек меня именем милым,

      В царство теней отошел, но дыханье я слышу его.

      Близок я к месту тому, где смыкается круг

      Жизни моей – предначертано, видно, богами,

      Чтобы семья моя там меня встретила скорбно,

      Славу и доблесть воспев, в коих почил мой отец…

      Словно подвесив песню на последней фразе – «мой отец», – Британник оборвал пение и склонил голову.

      После затяжной паузы кто-то за спиной у Семпрония отважно захлопал в ладоши – как оказалось, Веспасиан. За ним последовали другие, вначале нерешительно, но затем все бодрей и энергичней, и вот уже весь сад гремел аплодисментами, приветствуя певца. Британник вначале никак не реагировал, но когда шум возрос до крещендо, встрепенулся, поднял голову и благодарно кивнул аудитории. Наконец он медленно обернулся к столу, возле которого стоял Нерон, и поглядел ему в глаза. Они были накалены от гнева, а опущенные вдоль боков руки сжаты в кулаки.

      Агриппина была вынуждена якобы с ласковостью взять сына за запястье.

      – Да скажи уже что-нибудь, – шепнула она. – Что ты застыл статуей?

      Эти слова привели Нерона в чувство; он словно отмяк и поднял руку.

      – Прекрасную песню исполнил мой брат. Настолько трогательную, что даже я, император, оказался ею околдован. Околдован – и вместе с тем опечален. Ведь и во мне не смолкает горе по нашему отцу, которого мы недавно безвозвратно утратили. – Поднеся к глазам ладонь, он отер воображаемую слезу; плечи его тоже театрально содрогнулись. – Да, в самом деле… Я настолько сражен горем, что и спеть теперь вряд ли смогу. Боль и скорбь переполняют меня. Вообще-то у меня была для вас песня, способная ошеломить ваши сердца. Настолько, что из ваших глаз хлынули бы слезы чувства, надрывая душу. Но увы, существует предел и чувствам, которые способно вместить человеческое сердце. Чувствам, которые сейчас и без того разбередил мой брат. Так что я лучше поберегу вас от этих слез… Однако нет сомнения, что мое пение несравненно превосходит потуги Британника, и в силу этого победителем состязания я назначаю себя. – Нерон подкинул перстень и, поймав, стиснул его в кулаке. – А потому награда моя.

      – Хвала богам! – воскликнул Паллас. – Император – победитель!

      – Можно