Нестор-летописец. Наталья Иртенина

села я, из Мокшани, отче Феодосий. Беда стряслась. Беда и еще полбеды.

      – Что ж прибежал? Сам не справишься?

      – Не справлюсь, отче.

      – Ладно, ступай пока, видишь, гость у меня… Постой-ка. Как ты в монастырь попал, если я велел ворота днем не отпирать?

      – Прости, отче, – Григорий пал на колени и ударил лбом в земляной пол, – я через стену перепрыгнул.

      – Экий ты безобразник, – пожурил его Феодосий. – Ну да с твоим росточком… Ступай.

      Монах принял благословение и скрылся за дверью.

      Янь Вышатич посмеивался в бороду, наполовину седую. Настроение его заметно поднялось.

      – Что же такого молодого на село посадил, отче игумен?

      – Григорий и разумен, и духовен с годами будет. Молодость ему не помеха.

      Боярин стал серьезен.

      – Тебе, Феодосий, открыто будущее. Что будет с Русью?

      Игумен смотрел в крошечное окошко кельи, затянутое бычьим пузырем.

      – Отчего спрашиваешь, Янь Вышатич? – повернулся он к боярину, глянул остро.

      – Тревожно мне. Князья Владимир и Ярослав на великий киевский стол через кровавые свары с братьями сели. Ярославичи пока в мире живут. А вдруг перессорятся? А сыновья их и внуки? Как полоцкий Всеслав, будут города друг у дружки жечь? Слыхал ты, какой намедни погром в Киеве, на Брячиславовом дворе, учинился? Давеча и знамения были в солнце и в звездах. К добру ли все это?

      Феодосий покачал головой, в которой было не так много еще седых волос. Игумен оставался крепок, хотя давно подступала старость.

      – Не к добру, боярин. Быть бедам. Как не быть им. Что с Русью будет, спрашиваешь. Так ведь нет ее, настоящей-то Руси.

      – Как же нет?! – изумился Янь. – Ведь Иларион-митрополит сказал о ней: не худая и неведомая страна, а ведомая и слышимая всеми четырьмя концами земли! И когда еще сказал – при князе Ярославе!

      – Иларион далеко смотрел. Мудрец он был и книжник, разумом в поднебесье летал. Очертания грядущего зрел. Ныне же Русь – тесто сырое. Месить его надо, долго, чтоб взошло как надо. Да не задохнулось в квашне, не скисло и не прогоркло. А то ведь как бывает… Позапрошлым летом рыбаки вытащили неводом из Сетомли утопленного младенца. Страшненький был ребеночек, и рассматривали мы его целый день. Срамные части на лице росли, а прочего не буду тебе и описывать. Опять его в реку бросили, от греха дальше. Тесто-то Божье, а замес бесовский получился, срамной.

      – Кто же русское тесто месить будет? – спросил Янь.

      – Все. Господними руками все будут – от князя до смердов.

      – Какой прок от смердов? – Боярин наморщил высокий открытый лоб. – Они по сю пору в древнем язычестве пребывают. Русь же христианской должна быть.

      Феодосий помолчал, четки в его руках водили хоровод.

      – Как жив князь Святослав? – вдруг спросил он.

      – Слава Богу. Здоров, весел. На ловища ездит. Пирует. Как говаривал князь Владимир, веселие Руси есть пити.

      – И волхвы-песнотворцы, Велесовы внуки, на пирах тех поют? Вещий Боян не в княжьем ли тереме приют обрел? Так