Рассказы, воспоминания, очерки. Марк Львовский

Президиума Верховного Совета, не помню уж точно, четырех или пяти союзных республик, отказать, пусть малому, но собрату по перу и тоже из числа нацменьшинств.

      Пришёл я как раз к обеду. Дверь открыла хозяйка – в точности моложавая Долорес Ибаррури. Мой длинный нос втянул запахи сразу трех национальных кухонь, по ушам прокатился долгий звон хрусталя, потом наступила священная пауза, потом – радостный стон, и, наконец, зычный кавказский говор наполнил квартиру.

      – Работать будете там! – приказала Долорес Ибарури.

      Я бодро пошел за ней и, точно по закону академика Павлова, дважды терял сознание: в первый раз – проходя мимо настежь открытой кухни, во второй раз – проходя мимо полуотверстой двери в столовую, в которой буйствовало застолье.

      – Здесь!

      И я вошел в огромный кабинет поэта.

      Ленин – вот, кто встретил меня в этой священной келье. Ленин – в огромных, с полу до потолка застеклённых шкафах, Ленин – во всех мыслимых и немыслимых сочетаниях красок, Ленин – на всех языках мира: от строгой немецкой готики до чарующей арабской вязи, от древнеегипетской клинописи до черной паутины китайских иероглифов. Не было только иврита, и единственное, что оправдывало Израиль – это отсутствие квалифицированных переводчиков.

      Дверь, которую, прогибаясь от тяжести, я втащил в кабинет, покорно распласталась на двух табуретах. Я был строг и подтянут. Я творил. Я делал шаг к ней и два шага назад, любуясь точной и одновременно вдохновенной обивкой.

      И ждал поэта…

      Дверь кабинета скрипнула. Я замер. Показалось миловидное восточное личико.

      – Кушать будете?

      – После работы с удовольствием.

      Спустя несколько минут дверь снова скрипнула. Показался огромный загорелый нос, который втянул за собой бритое, лоснящееся, веселое лицо.

      – Коньяк хочешь?

      – После работы с великим удовольствием.

      – Умница! А какой мастер, вах! Сколько имеешь в день?

      Я промолчал.

      – Умница! – лицо засветилось в понимающей улыбке и исчезло.

      Дверь кабинета открывалась еще несколько раз, внося разнообразные лица и предложения. Я чувствовал себя в состоянии официальной двухчасовой голодовки.

      Но поэта не было.

      Я нарочито медленно вешал обитую дверь, собирал инструменты; в слезах прощался с Лениным, с тоской проверял точно по наряду отсчитанные деньги и что-то уныло объяснял Долорес Ибаррури относительно замка.

      Ни еды, ни коньяка, ни чаевых, ни поэта…

      У молодожёнов

      Прихожу к клиентам. Работа обещает быть лёгкой – новая стандартная дверь в новом доме; хозяева – красивая, рослая пара с несомненной наклонностью давать чаевые; чудесный весенний день… Мыча популярные мелодии классического репертуара, я начал работать.

      Моя наиприятнейшая пара покрутилась около меня, повздыхала и… ушла в спальню.

      Я немного занервничал.

      С появлением первых всхлипов я резко