Вредность не порок. Лариса Анатольевна Ильина

украдкой зевать и подумывать: не накинуть ли на себя телогрейку, на которой сижу? Этот процесс прервала увесистая дождевая капля, с глухим чпоканьем упавшая мне на голову. Я в удивлении посмотрела вверх, через несколько секунд над нашими головами сверкнула молния, почти сразу же отозвавшаяся громовым раскатом.

      Мы вздрогнули и переглянулись.

      – Ирка, – сказала я, – тебе не кажется…

      – Кажется, – ответила она, – бежим!

      Мы подхватились с места и, опережая налетевший порыв ветра, рванули к веранде. Едва мы успели захлопнуть за собой дверь, как по стеклам застучал дождь.

      – Ну и лето, – буркнула подруга, – то жара, то холод!

      – Ирка, – опомнилась я, – телогрейки-то мы не взяли!

      Она досадливо крякнула, хлопнув рукой по боку. Покосившись на залитое дождем стекло, махнула рукой.

      – Ладно, дядька с тётей Леной всё равно завтра утром уезжают, не заметят. Я с утра в город с ними поеду, ресторан на вечер закажу, да мне к врачу надо, – она оглянулась на меня, – надеюсь, ты не собираешься сейчас бежать домой?

      Я вздохнула, представив, что скажет завтра Стас, если обнаружит мое отсутствие, и покачала головой:

      – Конечно, нет.

      – Вот и правильно, – обрадовалась Ирка, – пошли спать!

      Укладываясь рядом с подружкой на диван, я поинтересовалась:

      – Вы во сколько встанете?

      – Не знаю, – беспечно отозвалась та, заразительно зевая, – тётя Лена разбудит!

      ***

      Я проснулась от холода и не сразу сообразила, где нахожусь. Повернувшись на бок, наткнулась на дорогую подругу, бесстыдно замотавшуюся в общественное одеяло. Протянув руку, я взяла со стула свою футболку и быстро надела. Футболка была холодной и сырой, мне стало совсем зябко, и я предприняла попытку вытащить из-под Ирки одеяло. Мероприятие успехом не увенчалось, я плюнула и встала.

      Взглянув на часы, почесала в затылке, понимая, что, коль уж проснулась, самое разумное было бы отправиться домой. Время четыре, бабка и та ещё спит. Я торопливо оделась и подошла к окну.

      Дождь кончился, о нём напоминали только мокрые листья да лужи. Небрежно размытое лиловой акварелью небо стремительно светлело, солнце, встающее в бледных сиреневых облаках, щедро добавило рассвету струящиеся золотые потоки. Не каждый день такое увидишь. Так что, рассудила я, во всем есть свои положительные стороны.

      Однако прежде чем выйти за калитку, я не удержалась и, обхватив себя за плечи руками, чтобы не особенно дрожать, дошла до брошенных телогреек. Они промокли насквозь, я с трудом подняла их и шагнула ближе к забору. В сердце что-то слабенько ёкнуло, но, вопреки ожиданиям, картина передо мной предстала та же: машины, тёмный дом и пустой двор. Я почему-то расстроилась.

      Вернее, я знала, почему, но признаваться в этом не хотелось даже самой себе. Я надеялась увидеть Ефима.

      – Дура, дура, дура ты, – тихонько пропела я, – дура ты проклятая… У него четыре дуры…

      По дороге к калитке я пристроила телогрейки сушиться, стараясь