Другая школа. Откуда берутся нормальные люди. Александр Мурашев

с точки зрения материалиста, и видел в них мракобесие. Так нас воспитывали в университете».

      Изучив классическую литературу, Амонашвили пришел к выводу, что тот самый фундамент и могущество всех великих педагогов – это вера. Необязательно религиозная, а вера как таковая: например, в ребенка и в то, что он может воспитываться без принуждения и насилия. «Есть восточная мудрость: никто тебе не друг, никто тебе не враг, каждый для тебя – учитель, – говорит мне Шалва. – И каждый из нас – учитель. Мама, папа, бабушка и дедушка – это педагоги для своих детей. И если мы хотим найти в себе Макаренко или Сухомлинского, то нужно верить в то же, во что верили они. Вера – это предчувствие знания, перетягивание завтрашнего дня на сегодняшний. Когда я с помощью веры посмотрел на педагогическую реальность, то увидел, что всё, кроме классики, – это насилие над тем, кого мы называем молодым поколением. И еще я увидел, что этот авторитарный подход – очень дешевый. Надо всего лишь иметь ремень и демонстрировать над ребенком власть: отметок, учителей, свою родительскую власть. Но многие преподаватели понимают веру двояко. Они могут только что исповедаться в церкви и поставить свечку. А стоит им зайти в класс – и веры как будто не бывало. Увидят какого-нибудь ученика: «А ну-ка встал, выйди из класса, без мамы не приходи».

      Когда-то Амонашвили сам был таким же авторитарным учителем истории. «Решал, кого вызвать к доске, а кому поставить тройку, чтобы знали, как надо ко мне относиться, – вспоминает Шалва. – А потом однажды восьмиклассники отвели меня в угол и спросили: «Почему вы так делаете?» Я говорю: «А что?» «Да вы полюбите нас! Мы же с вами хотим дружить». Я задумался. Ведь правда: я и не знал, почему так поступал. Но дети – учителя для учителей. С помощью их можно пройти самые изумительные курсы повышения квалификации. После того случая у меня с учениками сложились прекрасные отношения, они историю выучили лучше, чем обычно. И мне с ними стало хорошо: шел в класс – они ждали меня. Даешь любое задание – они исполняют».

      Все атрибуты школы, которые до сих пор вызывают у нас желание поежиться – от красной ручки в дневнике до оценок, – Амонашвили начал менять еще при советской власти. «Красным ведь обычно в дневниках и тетрадках отмечают ошибки, – говорит Шалва. – Моя ученица Леночка однажды заплакала из-за отмеченных мной ошибок, из-за того, что не знает и не любит математику. Я сделал вывод: красные чернила не годятся, надо ее чем-то радовать. Чем? Отмечать успехи. Ошибки запоминай, но исправляй их с помощью других методов. Не надо задерживать детей над ошибками. Им нужно восхождение, а не спотыкание».

      Гуманная педагогика Маркса

      Свое выступление перед учителями Амонашвили часто начинает с вопроса: «Кто считает себя негуманным, пусть поднимет руку». После «безмолвие было ему ответом» Амонашвили задает следующий вопрос: «А кто считает себя гуманным учителем?» И вот тут, как любили говорить в школе, лес рук. «Послушайте и потом решайте, насколько вы гуманны. Вместо вас никто этого не