Сага о Лунгиных. Мария Текун

Орлов хоть и не был маленьким уездным городишком, но на мегаполис явно не тянул. Все в нем было, но по минимуму. Улицы узкие, дома низкие, магазины древние, автобусы ржавые, люди тихие. В центре, конечно, было получше: дома повыше, с лепниной и рустами на фасадах, в них супермаркеты и новоявленные бутики, модные парикмахерские и рестораны, какие-то клубы. Но сюда долетали лишь брызги, карикатура на столичную жизнь, да и то десятилетней давности – эти смешные кооперативные вывески, «шикарный» турецкий текстиль, дизайн беспомощный, но претенциозный.

      Борис водил Аню по городу, рассказывал, показывал, объяснял.

      – Здесь у нас центральная площадь, – говорил он, – раньше площадь Ленина была, а потом переименовали назад, в Оладина. Это известный благотворитель тут был, еще до революции, больницу вот построил – до сих пор стоит – вон то здание желтое видишь? Где парк за оградой? Это она и есть. И весь сопутствующий инвентарь там, кажется, с тех самых времен, – он усмехнулся.

      – Оладин – местный Аладдин, – пошутила Аня в ответ.

      Она смотрела на все с каким-то смешанным чувством жалости и умиления. Ну что ж… Когда живешь в городе с рождения – для тебя тут все значимо, все родное, знакомое. Она же смотрела вокруг глазами чужака, и, наблюдая пейзаж, не приукрашенный налетом чудных воспоминаний детства, терялась. Все улицы казались ей на одно лицо, какие-то площади, памятники, скверы, переулки – все одинаковое. Конечно же, ей было сложно переключиться и перестать сравнивать. И хотя ей казалось, что она, в отличие от Бориса, видит город таким, какой он есть, на самом деле тоже видела только свое собственное впечатление о нем, и впечатление это было не самым радужным. «Может быть, это оттого что теперь осень, – думала Аня, – мне кажется тут все таким унылым, грустным. Вот выпадет снег, и станет лучше – как на старых рождественских открытках, где улицы в сугробах, а в домиках уютный теплый свет. Когда тихо и кажется, что вот-вот мимо проедет не машина, а лошадка, запряженная в сани».

      – А здесь мы с моим другом Игорьком, помнится, взрывчатку какую-то самодельную на рельсы положили. Трамвай поехал, так оно рвануло – мы сами испугались. А вожатая из трамвая как выскочила и давай за нами, еле убежали. Во дворах потом прятались по кустам…

      – Угу, – кивала она в ответ, отстраненно глядя на улицы и дворы, ничего не говорившие ее сердцу.

      Ей было ясно, что здесь не Москва и Москвой никогда не станет, и сложно было примириться с этим. Но иногда, сделав над собой усилие принимать все таким, как оно есть, ей вдруг удавалось заметить свое неповторимое лицо этого, впрочем, довольно жалкого на ее взгляд городка. И тогда еще более жалко в ее глазах смотрелось это наносное стремление к уродливо-усредненному пониманию красивой жизни, виденное в лучшем случае на картинках, которое старательно воспроизводилось здесь. И тогда ей хотелось пройтись однажды по городу с большущей тряпкой, чтобы навсегда стереть все это убожество в виде мигающих дешевых вывесок на старинных фасадах, в виде нелепого