Бальмонт и Япония. Елена Дьяконова

[95] и еще не менее двух десятков книг на те же темы. Итог всем этим исследованиям подвело пространное издание Брокгауза и Ефрона, опубликованное в трех выпусках в серии «Библиотека самообразования»[96]. Это замечательное издание и сейчас достойно внимания и прочтения: в нем глубоко и точно охарактеризованы самые разные стороны японской жизни – природа, география, климат, флора и фауна, история, государственное устройство, население, медицина и народное здравоохранение, экономика, финансы, военное дело, образование, язык, литература, искусство, музыка, религия, быт и многое другое. Книга содержит достоверную фактографию, тонкие наблюдения филологического, философского и психологического свойства. Автор прекрасных очерков о языке и литературе Японии с древнейших времен до наших дней, об общем характере национальной словесности и о японском стихосложении Г. Востоков постарался проникнуть в самое миросозерцание японца в сравнении с европейцем. Нам неизвестно, попала ли эта книга в поле зрения Бальмонта, но общность некоторых мыслей двух русских литераторов о японской литературе очевидна. Так, Г. Востоков писал по поводу японских пятистиший танка:

      По мере ознакомления с Японией, со страной, с народом и его характером, по мере того, как выясняется глубокая разница между всем строем души японской и европейской, мы начинаем применять к ним другую мерку, начинаем понимать, что нельзя укладывать японскую литературу, не уродуя ее, на чужое ей – прокрустово для нее – ложе европейской критики. Нам, народам с сильно развитым чувством личности, самая литература которых является именно живым выражением исторического роста личности, невозможно без серьезных усилий и без работы над собою понять, проникнуть в дух литературы народа, развитие которого сводилось до сих пор к подчинению личности формам общественным и семейным. Самый язык этого народа – без личных местоимений, с безличными глагольными формами – достаточно красноречиво говорит об этом. <…> Никогда почти японские поэты не дают нам заглянуть в те таинственные глубины, что таятся под поверхно стью; самые интимные чувства передаются ими в поэзии лишь помощью намеков, сравнений, изысканность и искусственность которых доводит их часто до злоупотребления каламбуром. <…> Понятно, что европейцы удивлялись этому и долгое время тщетно старались объяснить себе эти странности.[97]

      Присущая японцам образованность, знание почти всеми в этой стране хрестоматийных поэтических текстов и сюжетов, повсеместное распространение гуманитарных знаний – предмет удивления и восхищения европейцев, посещавших Японию. По этому поводу Востоков писал:

      Японцы – все поэты. Стихи льются там естественно, без всяких усилий у всех, у мужчин и женщин, от самых низших до самых высоких слоев общества. Уличный торговец, носильщик, рикша, бедная женщина-работница, какой-нибудь продавец «садасу-имо» (сладких бататов) – все прирожденные стихослагатели и все поэты не только в смысле формы, но и в смысле настроения. <…> Каждый

96

Япония и ее обитатели. С картою Японии, Маньчжурии и Кореи, картою осадков Японии и 46 рис. в тексте и на отдельных таблицах. СПб.: Брокгауз и Ефрон, 1904.

97

Востоков Г. Язык и литература Японии // Там же. С. 267.