В чужой игре. Николай Александрович Старинщиков

Например, о возврате на дополнительное расследование.

      Оказалось, суд все-таки вышел к народу с приговором.

      Меньше всех получил Вагин. Как выяснилось, он всю жизнь только тем и занимался, что стоял под окнами и ковырял в носу. Суд ограничился тем, что несчастный больной (почки больны – оттого и отекает) отсидел год в следственном изоляторе, и освободил из-под стражи. Бушуева приговорил к пяти годам лишения свободы, Конькова к четырем. Вовочку – к пяти с половиной. Слишком непонятной была его роль по делу. В некоторых местах даже просматривалось организующее начало.

      Подсудимые восприняли приговор как должное. Они не спорили в суде друг с другом и не задавали вопросов. Глупые и ненужные ответы могли только ухудшить положение. Друг к другу у них тоже не было претензий. Во всяком случае, так казалось со стороны.

      Вовочкина мать негодовала:

      – Этому, которому сорок, дали меньше, чем моему. Ну! Где она, справедливость?! Не было ее и нету…

      – Теперь нам хотя бы ясно, чем всё закончилось, – мрачно заключил Печкин.

      Бывший следователь терпеть не мог свою новую работу. Он чувствовал себя не в своей тарелке. «О них плачет гильотина, а я их теперь защищаю», – нервно думал он.

      Вовочкин папа на суде отсутствовал. Он поступал в соответствии с принципом: «Я его туда не гнал, и вообще, кто я им такой…»

      Кассационная жалоба, поданная в областной суд, была своевременно рассмотрена. Приговор утвердили. А еще через месяц Вовочку Садовского переправили в колонию.

      Однако Нина не смирилась со случившимся. Опять теребит Печкина.

      – Говорят, можно еще раз кассацию подать, – учит она юриста.

      – Кассационное обжалование невозможно – можно лишь надзорную жалобу подготовить. Но это не изменит его положения.

      – Ну, все-таки… Может, напишешь, Витя?

      – Конечно, почему не написать, – согласился Печкин. Он понимал: чистой хочет быть перед сыном Садовская. Чтобы не было у того оснований марать ее имя.

      Садовская каждый день звонила теперь Печкиным домой и плакала в трубку. Ирина ее успокаивала. Ей понятно, что значит потерять ребенка. У самой дочь в малолетстве умерла. Но Вовочка жив у этой. Рано или поздно вернется и попьет еще кровушки – лучше бы не носилась как с писаной торбой.

      И Печкина, не выдержав, как-то брякнула в трубку:

      – Извини, Нина… Может, это не мое дело. Но он же – копия папа! Вылитый наш Скакунок!

      – Знаю, – согласилась Нина.

      – Так что успокойся… Вернется – попьет ещё кровушки…

      Печкина еще что-то хотела сказать, потому что слишком очевидным было сходство племянника с братом. Даже голову одинаково держат.

      Однако Нина перебила ее:

      – Все вы так! – и бросила трубку, донельзя расстроив бывшую золовку.

      Садовская после разговора упала на диван и стала рыдать, захлебываясь слезами. Она была теперь абсолютно уверена, что сын стал жертвой стечения обстоятельств. Точно так. Не будь Матроса и прочих деятелей – был бы Вовочка на свободе. Не даст она Вовочке снова упасть.