Сэру Филиппу, с любовью. Джулия Куин

то смотрел на меня, – заявил Оливер.

      «Пошли мне, Господи, терпения!»

      – Итак, Аманда, – повторил Филипп свой вопрос, подчеркнуто обращаясь к дочери, – если ты, как утверждаешь, положила ее в свою постель сама, почему же ты тогда завизжала?

      – Я успела забыть, что в моей постели лягушка.

      – Я думал, она умрет! – воскликнул Оливер.

      – Аманда? – встревожился Филипп.

      – Лягушка. Она была какая-то больная… Потому мы и взяли ее в дом.

      – Я, кажется, уже говорил вам, – тон Филиппа был суров, – никаких лягушек в доме!

      – Ты говорил о жабах, папа, – поправил отца Оливер и посмотрел на сестру. Та подтверждающе кивнула.

      – Не важно. Ни лягушек, ни жаб, никаких земноводных! Ясно?

      – Даже если она умирает? – В глазах Аманды стояли искренние слезы.

      – Даже если умирает.

      – Но, папа… Разве тебе ее не жалко?

      – Ты можешь лечить своих лягушек на улице, – смягчился он.

      – На улице холодно. Она могла замерзнуть.

      – Наверное, лягушки умеют как-то спасаться от холодов, иначе бы они не жили в нашем климате.

      – Но, папа…

      – Никаких «но»! Отныне больше ни лягушек, ни жаб, ни кузнечиков, ни сверчков, никаких животных. Ясно?

      – Но, папа… – В глазах Аманды стояла такая боль, что Филипп отвернулся, не в силах смотреть в них. Восемь лет назад Филиппу и в голову не могло прийти, какая же это мука – быть отцом.

      – И не надо на меня так смотреть! – строго проговорил он, но вовремя осекся. Голос его стал мягче. – В чем дело, Аманда?

      – Никаких животных? А как же Бесси? – захлебываясь рыданиями, спросила девочка.

      Бесси была спаниелем, горячо любимым всеми.

      – Разумеется, Бесси останется, – поспешил заверить дочь Филипп. – Когда я говорил «никаких животных», я, разумеется, не имел в виду ее.

      – Почему же ты не сказал этого сразу? – Аманда успокоилась, но как-то уж очень подозрительно быстро. – Ты очень расстроил меня, папа!

      – Аманда, прости меня, если это так.

      Аманда кивнула, прощая Филиппа, но весь вид девочки говорил о том, что ее слезы – лишь спектакль, разыгранный, чтобы вынудить отца извиниться и тем самым одержать над ним маленькую победу.

      Филипп готов был застонать, как от зубной боли. Нет, это невозможно – до каких пор дети будут вить из него веревки? Если они уже в восемь лет способны на такое, то что же будет дальше? Неужели взрослый и, как казалось самому Филиппу (если только человек может объективно оценивать собственный интеллект), неглупый мужчина не в состоянии справиться с двумя малолетними чудовищами, а не стоять перед ними с видом побитой собаки? Где же его родительский авторитет, в конце концов?

      – Ладно, – пробурчал Филипп, в душе желая лишь одного – поскорее поставить точку в этом инциденте, – можете идти, вы свободны. Благодарите Бога, что мне сегодня не до вас – я очень занят.

      С минуту близнецы смотрели на отца широко раскрытыми глазами.

      – Весь день? – спросил Оливер.

      – Что «весь день»? – Филипп уже соображал с трудом – голова его раскалывалась.

      – Ты