Слуга. Николай Александрович Старинщиков

поверху темнел зарослями. Среди них мелькнула чья-то фигура – одна лишь всего голова. В такой ситуации низиной не проскочишь, заметят сверху. Другое дело – вдоль яра, к церкви. Дверь, помнится, была без замка. Только бы успеть. Сейчас они кинутся сверху, примутся рыскать по кустам, но беглеца здесь не будет – он окажется наверху. Возле церкви. Или в ней самой…

      И Михалыч свернул в овраг. Прижимаясь к заросшей ельником стороне, хватаясь за кусты полыни, он достиг почти что самого верха и здесь уткнулся в завал из пластиковых мешков, битого стекла и бутылок. Ноги вязли в мешанине, стекло хрустело. Вжимаясь боком в обрыв, он добрался до верха и выглянул: рядом совсем – рукой подать! – темнел угол церкви. Каменная плита прислонилась к двери. Дверная накладка откинута в сторону, без замка. Вокруг никого.

      Михалыч выбрался на поверхность и, не поднимаясь, покатился брёвнышком. Поднялся, двинул плиту на себя, потянул дверь. Протиснувшись внутрь, опустил дверь. Тяжелый камень, шурша, встал на прежнее место. Вряд ли у кого возникнет мысль, что беглец подпер сам себя, – ведь это же невозможно.

      Заглянул на лестничный ход: пролет обрушен, лежит на полу в полумраке. Путь на колокольню отрезан. Михалыч бросился коридором в центральную часть церкви. Светло, в окнах ржавеют решетки, темнеют рамы без стекол. А сверху, как и прежде, свисает кручёный стержень – с него не скользили руки. Под куполом стержень изгибался в виде петли, вися на толстом кольце.

      В колхозные времена здесь висела люстра. В церкви хранили зерно, пустые бутылки. Потом здесь играли в войну, в немцев и русских, после чего куда-то исчезла люстра. Вместо нее свисал кусок кабеля, привязанный к стержню и бороздивший о пол. С кабелем в зубах можно было взобраться по стене кверху и, ухватившись руками, лететь, пружиня ногами о другую сторону. Теперь на том месте зияла дыра.

      Дальнейшие действия Кожемякин свершил на «автопилоте». Схватил кабель и, цепляясь пальцами в штукатурную дрань, взобрался по обрешетке наверх, подтянул к себе стержень, ухватился за него и со всей силы оттолкнулся ногами.

      Времени на повтор у него не было: он ударился коленями в стену, уцепился за край пролома, протиснулся внутрь. Потом намотал кабель на конец стержня и выпустил из рук. Кронштейн качнулся к противоположную сторону и вскоре замер.

      Пробравшись щелью к обшивке купола, он опустился на чердак, затем – на площадку. Вдоль голого сруба, наискосок, здесь тянулись кверху ступени с перилами. Они оказались целы. Вот и ладненько. Он поднялся к колокольне и здесь присел на площадке, не поднимаясь выше подоконников. Снаружи доносились обрывки фраз. Хлопали двери автомашин. Слышалась брань. Омоновцы, прочесав овраг, столпились теперь, как видно, у входа, читая надпись на могильной плите… «Юлия Захарова… Мир праху твоему… 1916 год…» Непременно найдется какой-нибудь умник и полезет внутрь.

      Нанесло сигаретным дымом. Значит, открыли дверь и стоят в проеме.

      – Нельма, след! Ищи, радость моя. Кому я сказал!

      Голоса доносились как из пустой бочки.

      Подъехала