Слуга. Николай Александрович Старинщиков

эти колкости… Все-таки со мной ребята были. В случае чего, думаю, помогут. Тяп стакан! Развел глазами – а ребят след простыл! Даже помещение будто не то – без окон и дверей. Не могло такого случиться, чтобы я вдруг перенесся.

      Иосиф допил остатки водки, ущипнул копченого окуня и продолжил:

      – Огляделся, короче… Рядом особа, молоденькая… Цыган из-за ширмы подмигивает, подлец. А особа тем временем липнет… Вся, как говорится, твоя. Я сграбастал ее – и в кровать, за ширму. Задрал подол – и тут понеслось… Оккупанты! Насилуют честных венгерских девушек! Журналюги, фотоаппараты, вспышки… Ад кромешный! Голова – гудит! Скрутили – и в полицию. Наши в розыск, а я в камере. С горем пополам выдрали у венгров и сразу в госпиталь. В палату для душевнобольных. У тебя, говорят, сдвиг по фазе: перепутал время и место. Позже до меня дошло, что всё не так просто. Короче, насыпали в стакан какой-то дури.

      Иосиф вновь ущипнул окуня.

      – Короче, когда мне рассказали о возможных последствиях, что могут посадить за покушение на изнасилование, я даже обрадовался, что попал в психушку. Меня возвратили в Союз – и снова в психбольницу. Через три месяца уволили в запас по болезни. Так-то вот… Пытался попервости поступить в милицию, но отказали…

      Народ начинал шуметь. Настало время, когда говорят все враз, и никто не желает слушать. Надо было закидывать удочки, и Михалыч спросил:

      – А что, ребята, служить здесь можно. Лес, грибочки…

      – Можно, – подтвердил Иванов. – ОМОН пригнали, всех на уши поставили.

      – Кого ищут – сами не знают…

      – Как не знают! Он же меня удавил, собака! – Гуща уставился Кожемякину в лицо. – Как даст костяшками по ребрам – у меня и поплы-ы-ло. Очнулся – кругом никого. Один суп кипит на плитке.

      – Но ты ведь живой. Тебя специально оставили, чтобы нес правду людям…

      Процесс пошел в заданном направлении. Оставалось слегка подправлять, задавая нужный темп.

      – О ком речь, мужики?

      – Да тип один, – отвечал Иванов. – На тебя походит, Михалыч.

      – Не походит! – воспротивился Гуща. – Тот был худощавый и выше. Во-вторых, как черт весь лохматый – лица не видно. Из деревни привезли – он и давай права качать…

      – Презумпцию вспомнил… – Иванов расправил плечи. – Зато теперь у нас будет начальник. Постоянный. Хватит с меня. Устал я быть временным. Я опер и сдохну, возможно, опером…

      – Серьезно, что ли? – не верил Гуща.

      – Майора обещают какого-то….

      Гарнизон приуныл. Никому не хотелось, как видно, иметь начальника, навязанного сверху.

      Иосиф вспомнил:

      – Короче, мужики, за что генерала убили?

      Иванов набычился, сложил губы, шевеля головой, словно конь в хомуте:

      – Убили и нас не спросили. Ты скажи нам, Иосиф. Ты человек из народа, а мы так себе. Полиция, одним словом. Ответь, когда мы жить начнем по-людски? Только правду скажу. Когда заживем?

      – Никогда.

      – Да ты что?!

      – Смотрите сами… Жили мы плохо при Леониде Ильиче, как говорят. Что же нам теперь-то мешает? Вот я вам и