Бумажные слёзы. Любовный детектив. Николай Бредихин

обойтись одним лишь воображением. А можно, наоборот, продолжать и продолжать. Я называю это полным погружением. Как дурман какой-то: ты влезаешь в чужую шкуру и отключаешь себя, происходит как бы перемещение душ. Ты женщина, а можешь быть мужчиной. Ты никто, а можешь быть хоть принцессой. Ну, это невозможно объяснить, пересказать.

      – Ребёнок! Седой ребенок! – усмехнулась вдруг Светлана. – Ну что, вот так и попался на крючок, дурачок? Кажется, я впервые тебя достала. И поняла.

      Лицо Андрея исказила непроизвольная гримаса боли.

      – Тебе доставляет удовольствие так людей «доставать»? – тихо спросил он после некоторого молчания. – Знаешь, я всё больше и больше начинаю убеждаться, что ты…

      – …та ещё стерва? – поддакнула в тон ему девушка. – Ну говори, говори! А, может, ты не меня недооценил, а о себе слишком раздутого, повышенного мнения? – Она подъехала к нему ближе и заглянула прямо в лицо, процедив сквозь зубы, как будто полоснула ножом: – Тебя били, били всю жизнь, но так ничему и не научили? Может, я тебя чему-нибудь научу?

      – За что ты так ненавидишь меня? – спросил Андрей уже в полном замешательстве. – Ведь ты меня совсем не знаешь. Что я тебе сделал плохого?

      – А кому и что ты сделал хорошего? Ты, неудачник? Что молчишь? Поднимайся, поднимайся, сбили с ног, вставай. Жизнь такая пошла, только упади, сотни ног по тебе пройдут, мокрого места не оставят.

      – Но ты же… – у Андрея перехватило дыхание.

      – Ну-ну, стукни, как следует, срази наповал бедненькую, несчастненькую девочку в инвалидной колясочке. – Так и не дождавшись ответа, она прошептала: – Ладно, я устала. Езжай домой. Но завтра в восемь чтобы был как штык. И, – тут она усмехнулась, – будем считать, что счёт один – ноль в мою пользу.

      Она закрыла глаза и вытянулась в кресле, обессиленная. Андрей посидел ещё немного в молчании, затем оделся и тихо закрыл за собой дверь.

      Сидя в электричке, он клял последними словами новых и новейших русских, литературных агентов-кровопийц и вообще всё на свете. Главным образом себя за малодушие. Одно утешало: в нагрудном карманчике рубашки лежала сумма, перед которой на три месяца отступали все его материальные проблемы. В разумных пределах, конечно. И если не нарушать эти пределы, вполне реально было бы, уж коли двойная оплата, оторвавшись временно от подёнщины, завершить наконец работу над столь измучившим его последним романом. Осталось ведь только финал перелопатить, выправить и…

      Ну а что потом? Беготня по журналам, которые как были, так и остались в том прежнем времени поездок в колхоз и партсобраний? Или посетить какое-нибудь очередное издательство, куда с серьёзной вещью просто нечего и соваться? Что там остаётся ещё? Издание за счёт автора, при котором вас оберут до нитки? Нет, это не для него. Если уж мечтать, то, по крайней мере, о Букере, о Топферовской стипендии или премии Сороса, всё-таки можно надеяться на чудо, в журналах и издательствах чудес не бывает.

      И, тем не менее, странно: