Великая княгиня. Юрий Сбитнев

висела. Резвее оказался Борис, ястребом залетел с дороги на городской мост, крикнул мытнику, вышедшему навстречу:

      – Разметай мост! Гонит на Белгород рать чужая!

      А сам – вихрем к кромлю.

      Андрей беспечно, подстать батюшке, пил с попами вино в гриднице. Не было тут великого разгула, беседа текла духовная, но пили и тут много. Весть не токмо ошарашила молодого князя, но испугала так, что не мог найти угла, метался по гриднице. А тут уже и трубы боевые затрубили на оном берегу. Вот-вот ворвётся ворог в кромль. Борис успокоил:

      – Не скоро будут! Я велел мост разметать… – И спасительное: – Бежим, княже!

      Оба-два выбегли из города и помчали в Киев одному только Жидиславичу ведомыми дорогами. Был он большим докой в любых путях, зело учёбный в походном деле, уже и воевода. Однако страха нагнал на Андрея такого, что и перед батюшкой в Киеве не иссяк, а токмо усилился. Сыновний испуг во сто крат свалился на хмельного отца, и тот, бесстрашный и дерзкий, вмиг обезумев, сыграл подлейшего труса. Только бы убежать куда, куда только спрятаться! Выручил Улеб. По его указу схватили пьяного суетного князя молодцы, закатали в ковёр, бегом вынесли на Днепр, положили в насаду, и поплыл обуянный пьяным страхом Юрий к оному берегу. В тот же час отослал Улеб Андрея с сыном встречать на перепутье грозного галицкого князя Владимирка. А сам стал приуготовлять встречу Изяславу Мстиславичу – старый друг ближе новых двух.

      На всю жизнь запомнился Андрею Юрьевичу тот позор. Во все дальнейшие лета не позволял себе обезуметь от страха, вино пил в меру, с попами предпочитал вести беседы трезвые и чтить их не в хмельной трапезе, но в службах церковных. Много чего преподнёс для жизненных путей и раздумий тот позорный урок. И ещё одно куда как важное свершилось: обрёл князь в лице Бориса не просто близкого человека, но, как ему уверилось, истинного друга…

      Обойдя все хитрые и тайные заслоны на дорогах и тропах, учинённые Изяславом, вывел Борис Андрея на походный стан галицкого князя. Но то, что поведал Юрьич, оскорбило Владимирка. Сказал в сердцах: «Такое есть княжение свата моего Юрия – на него от самого Владимира-града рать идёт, а он о том не ведает, на сенях сидит и вино пьёт… Како княжите с отцом вашим, тако и правьте сами, а я не могу на Изяслава един идти». И повернул в обратную. Более всего был рад тому сын его, Ярослав. Всего на свете дороже ему была любовь к молодой жене Ольге. Не мог и дня прожить без сладостных ласк. Ни во дню, ни в ночи не оставляла необузданная страсть, ею и жил. Как в болезнь, как в бред, пал в любовь телесную Ярослав Владимирович. Уведал сие отец и, дабы не погиб в той безумной страсти сын, увёл его в долгий поход. А оно вон как получилось: летит на крыльях обуянный страстью сокол в гнездо своё к соколице…

      Изяслав к Киеву шёл скоро. Весело пели трубы, гремели бубны, звенела песня: «Летит сокол, летит сокол…» Уже и в стольный град всея Руси вошли, и вынесли кияне хлеба на рушниках вышиваных, и метали под копыта угорских коней цветы полевые и малые снопики наливающихся жизнью колосьев…

      Юрий спрятался