Нефертити – красота грядёт. Алина Реник

смахнула набежавшую слезинку, голос её дрогнул, но она продолжала. – Болезни и смерть окружают тебя и идут за тобой неотступно, – произнесла тихим голосом, переворачивая карту с изображением Анубиса, скрестившего руки на груди в ожидании. А рядом с ним величественные статуи, но не богов, а юношей с прекрасными лицами и два цветочка лотоса. – Ты много раз будешь стоять у врат Осириса, но откроют их для тебя гораздо позже твоих детей…

      Нефертити содрогнулась от ужаса, но не подала виду. Только выше подняла голову, как будто приготовилась принять удар судьбы именно сейчас. Но она даже представить не могла, какие беды и страдания предвещала ей гадалка.

      Старик-врачеватель тяжело вздохнул, развернул свиток и записал: «Лишь на закате жизни человек может оценить пройденный им путь и сказать: „Я был счастлив, я не пережил своих детей, не терял родных и близких, не совершал ничего подлого, и никто не проливал слёз по моей вине”. Когда виден конец жизненного пути, человек понимает, что в этом мире всё суета: и борьба за власть, и борьба за веру, и за место под солнцем – всё пустое. Ценно только то, что он оставляет после себя – ростки своей жизни. А в жизни каждому нужно всего ничего, это много и мало, это целый мир – это любовь!»

      Три дня спустя

      – Горе, о боги, какое горе! – рыдая, вбежала в тронный зал Бенремут. – Свет моих глаз… Сестра моя, горе опустилось на наш дом! – Она рухнула на пол, как подкошенная.

      – Что? Что случилось? – Нефертити подбежала к ней, пытаясь поднять.

      Бенремут не унималась, рыдания раздирали её, не давая сказать ни слова. Нефертити не выдержала и закричала:

      – Говори! Что?

      – Наша малышка… наша малышка одна из близняшек, она вся горит, и я… и я ничего не могу сделать!

      – Давно?

      – Уже день, – всхлипывая, прошептала Бенремут. – Врачи сказали: «Здесь мы помочь не можем».[28].

      – И ты молчала! – Не дожидаясь ответа, Нефертити бросилась к ребёнку.

      Пока она бежала по длинным тёмным коридорам, в голове стучало: «О боги, боги, помогите, спасите малышку. Исида, хранительница, помоги! Спаси! Амон всемогущий, защити! Спаси! Защити мою девочку…»

      Но увидев дочь, она сразу всё поняла…

      Нет, боги уже не помогут! Тельце малютки подёргивалось в предсмертной агонии. Пересохшие губки в страдальческой улыбке, вся бледненькая, словно лист увядшего лотоса, она с укором смотрела на взрослых, которые ей ничем не могли помочь. Нефертити схватила ребёнка, прижала к груди.

      – Нет!.. Боги спасут тебя, моя маленькая… Всё будет хорошо, всё пройдёт… – слова застыли, не слетели с губ…

      На последнем вздохе малышка прошептала: «Мама», – выдохнула и уснула тихо и навечно.

* * *

      Обхватив дочку, прижав её к себе, своё сокровище, Нефертити долго сидела, покачиваясь из стороны в сторону, напевая ребёнку тихую песню, словно укачивая его. Слёз не было. Рыдания застыли, глаза ничего не видели. Она боялась выпустить мёртвое тельце из рук, боялась, что незримые силы подхватят его и унесут от неё далеко, далеко…

28

В Древнем Египте врачеватели должны были сразу говорить больному, могут они чем-то помочь ему или нет.