Время несбывшихся надежд. Наталья Федотова

у него девятый том мог стоять первым, потом седьмой… Да, гонялись за подписками, очереди стояли безумные. Особенно если на Вальтера Скотта – так там три квартала.

      Директор подписных изданий – это был пост не хуже, чем пост директора плодоовощной базы или директора обувного магазина. Итальянские сапоги. О-о, я помню, жене нужны были сапоги. Боже мой. 70-е годы. Достать сапоги… Но я спорил с Быковым. «Вы знаете что, Василь Владимирович, – говорил я ему, – а вот пусть даже с первого по девятый аккуратно стоят тома, но они стоят, и эти корешки мозолят глаза. Человек привыкает, что у него стоит вот этот писатель, и этот, и этот. А потом придет его племянник и возьмет томик, а может, его дочка. Все-таки он не только фужерами и сервизами забил сервант, но и книгами».

      Вы упомянули «классную журналистику». Между «классной журналистикой» и публицистикой Вы ставите знак равенства или Вы имели в виду что-то другое?

      С. Б.: Я имею в виду, конечно, прежде всего искусство слова. Это для меня, как для читателя, важно. Вы знаете, один читатель, ну, правда, достаточно искушенный, хотя тогда он был совсем молодым, как-то очень давно сказал мне: «Семен Владимирович, вот не совсем соглашаюсь с Вами в последнем Вашем фельетоне, но есть же что почитать». Понимаете? Есть что почитать. В смысле, как (делает ударение) это написано, в смысле искусства слова. Ну, конечно, у меня были неплохие учителя: тот же Влас Михайлович Дорошевич. Не хочу сказать, что я ему подражал. Подражать ему невозможно. Но кое-чему он, конечно, меня научил. Мне видится, что сегодня искусство слова в журналистике почти утрачено. Хотя есть, как говорят, отдельные явления. Я люблю читать некоторых московских авторов, из наших белорусских – читаю Калинкину, Дубавца, Островца… Если вернуться к началу нашего разговора – к журналистике, – ее здесь, в Беларуси, как профессионального явления нет. Уничтожены условия для ее развития. Вообще как профессия журналистика кончилась. В классическом понимании этого слова. Она превратилась в некий специализированный вид занятия: вот информация, вот какой-то комментарий. Есть еще, конечно, блогерская болтовня. Но это на любителя… В Беларуси же, повторяю, нет условий для развития даже весьма посредственной журналистики. Поэтому она умерла. Две-три газеты как-то держатся – «Наша Нiва», «Народная воля». Что-то они еще могут сказать. Но в целом и это не журналистка, а, скорее, некий вызов умирающего или вырождающегося. В удушливой атмосфере ничего достойного произрасти не может. Но и за эти издания цепляется небольшая часть читателей, привыкших к чтению, к общению с газетой. Они читают, они из последних сил подписываются, жертвуют. Потому что у них ничего больше в жизни не осталось. Они живут от номера до номера. И читают газету от корки до корки, передают соседям… Вот в таких нишах существуют две-три газеты и их немногочисленные читатели. Журналистика, как широкое общественное явление, как дело общественно-влиятельное, – увы – у нас закончилась.

      Александр