Время несбывшихся надежд. Наталья Федотова

по каким-то там частностям. Несомненно, что это было либеральное, демократическое издание. Прежде всего важным было развитие демократического начала, направленного на сближение с Западом, потому что все-таки в западных демократических ценностях мы видели залог развития и нашей демократии. Мы хотели способствовать сближению Беларуси и западной демократии с тем, чтобы демократические ценности как-то тут утвердились. Вот в такой общей форме это существовало. Но так получилось, поскольку в Беларуси уже сложились лагеря к тому времени: коммунистический с ксенофобско-антисемитским акцентом, я имею в виду такие их рупоры, как «Политический собеседник» и «Славянский Набат», а с другой стороны была очевидна ограниченность (произносит это слово почти по слогам) национальной идеологии, то «Европейское время» заняло такую центристскую позицию. Но, конечно, с очевидной ориентацией, я повторяю, на демократические ценности. Но приходилось, приходилось давать пинки налево и направо. И нас критиковали и били и те, и другие. На «Европейское время» откликались. В газете даже была такая рубрика «колючих» заметок: давалась цитатка из цеплявшего нас издания, ну и соответствующий отлуп двумя-тремя фразами. Вот такая была позиция газеты.

      А как Вы авторов искали? Как Вы их отбирали?

      С. Б.: А Вы знаете что – это было не очень трудно. Потому что, во-первых, люди демократического склада сами тянулись к нашей газете. Во-вторых, по публицистике этих людей в других изданиях, по встречам с ними, разговорам было видно, что их позиция близка «Европейскому времени», что это люди не каких-то крайних взглядов, их демократизм был очевиден. Вот и сложился такой круг авторов. Ольга Абрамова печаталась, Валерий Карбалевич, еще находились какие-то люди… Из писательской среды я находил людей. Сам публиковался там. В общем, были люди, которым было близко «Европейское время». Они сами предлагали свои работы. Но и мы им заказывали. Вот Карбалевич Валерий – он был нашим регулярным обозревателем. Тем более это было не очень трудно – раз в месяц написать.

      Вы часто, когда говорили о себе, определяли то, что Вы делали в журналистике, как публицистику. Что Вы вкладываете в это понятие?

      С. Б.: Хорошая публицистика принадлежит одновременно и журналистике, и литературе. В таком случае это, как правило, часть большой литературы, использующей свою образную систему. В том числе образы мировой литературы, мировой истории. Но может быть и обращение к фигурам совершенно конкретных людей. Вместе с тем публицистика – это слово, обращенное, конечно, прежде всего к душе читателя, но и к его разуму тоже. Талантливая публицистика, которая переходит уже в ранг литературы, – это особый случай. Вот Влас Дорошевич – это и журналист, и писатель. Такие фигуры рождаются особым временем. Вторая половина девятнадцатого века – начало двадцатого – это было время такой публицистики, в которой сверкали имена Амфитеатрова, Дорошевича, Суворина, Розанова… Нужна ли сегодня читателю такая публицистика?