Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV. Коллектив авторов

[64].

      Так уникальное стечение целого ряда обстоятельств открыло новую перспективу литературного бытия Крылова. Отныне его имя и репутация зажили отдельной жизнью, в которой формальный повод биографического характера приобретал большее значение, чем привычки и намерения самого поэта.

5

      «В январе мы начали уже помышлять об обеде, который хотели дать у себя в день рождения Ивана Андреевича ‹…› Мы часто говорили с мужем об этом обеде, начали даже делать список тех, кого хотели пригласить», – вспоминала Е.А. Карлгоф[65]. Но этим планам не суждено было реализоваться.

      17 декабря 1837 г. катастрофический пожар уничтожил Зимний дворец. Это событие на следующие несколько месяцев стало определяющим для общественных настроений в Петербурге. В годовом отчете III Отделения подчеркивалось: невиданное бедствие «послужило новым доказательством того сердечного участия, которое народ всегда принимает и в радостях, и в печалях венценосцев своих. ‹…› Горесть сия глубоко и искренно разделялась всеми сословиями жителей. ‹…› На другой же день купечество здешнее и некоторые дворяне просили принять пожертвования их на постройку дворца»[66]. Все это окрасило конец 1837 и начало 1838 г. в экстатически яркие официозно-патриотические тона.

      На таком фоне власть неожиданно продемонстрировала глубокое недоверие к литературному сообществу. В отличие от купечества, дворянства и простого народа, которым не возбранялось проявлять верноподданнические чувства, журналисты и писатели, вследствие жестких цензурных ограничений на упоминание пожара в печати, оказались практически лишены возможности выразить свою общественную позицию[67]. Связанное с этим ощущение принудительной исключенности, очевидно, подхлестнуло тягу литераторов к официальному признанию их «сословия», обладающего, подобно другим общественным группам, собственной, весьма значимой для государства миссией. И здесь фигура Крылова оказалась идеальным объектом, вокруг которого литературное сообщество могло сплотиться.

      Не последнюю роль в возникновении самой возможности подобной консолидации сыграло отсутствие Пушкина. С его гибелью нарождающаяся корпорация лишилась альтернативного «центра силы», олицетворявшего индивидуалистическое начало в литературе, подчеркнутое «самостоянье» писателя, в том числе и по отношению к власти. «Пушкин соединял в себе два единых существа: он был великий поэт и великий либерал» – эта формулировка из отчета III Отделения за 1837 г.[68] отразила представление о двойственности Пушкина, отчетливо контрастировавшее с распространенным представлением о единоцельности Крылова. Подчеркнуто лояльный Крылов, живое воплощение патриархальной народности, остался после смерти Пушкина единственным безусловным авторитетом.

      Еще одним фактором, сформировавшим контекст крыловского юбилея, стала кончина в Москве 3 октября 1837 г. И.И. Дмитриева. Давно отошедший от активной литературной деятельности поэт

65

‹Драшусова-Карлгоф Е.А.› Жизнь прожить – не поле перейти. № 10. C. 727.

66

Россия под надзором: Отчеты III Отделения. 1827–1869 / Сост. М.В. Сидорова, Е.И. Щербакова. М., 2006. С. 156–157.

67

Подробнее см.: Майофис М. Чему способствовал пожар? «Антикризисная» российская публицистика 1837–1838 годов как предмет истории эмоций // НЛО. 2009. № 100. С. 156–183.

68

Россия под надзором. С. 165.