Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV. Коллектив авторов

одушевляли сие торжество», – вторил ему Н.И. Греч, сам принимавший деятельное участие в организации этого праздника[47]. «Первый не только в Петербурге, но и в России по полному (почти) числу писателей пир и, следовательно, отменно любопытный; тут соединились в одной зале и обиженные и обидчики, тут были даже ложные доносчики и лазутчики», – записал другой участник обеда, М.Е. Лобанов[48].

      Этот праздник по своему значению вышел далеко за пределы своей ближайшей цели – продвижения коммерческого предприятия Смирдина. По сути, сообщество литераторов чествовало само себя и отечественную литературу в целом. Об этом говорит порядок здравиц: уже в первом тосте, традиционно поднятом за государя, подчеркивалось, что он, даровав России новый цензурный устав, стал «воскресителем русской словесности»[49]. Далее шел тост «за здоровье почтенного хозяина»; затем пили персонально за наиболее выдающихся писателей-современников, включая отсутствующих, по старшинству, в том числе за И.И. Дмитриева и Крылова. Тот, со своей стороны, предложил «почтить память отшедших к покою писателей», в основном живших в XVIII в., начиная с Кантемира, а также выпить за «здравие московских литераторов». Последние бокалы были подняты «за здравие всех нынешних писателей ‹…› читателей и покупателей»[50]. Так очерчивалось единое пространство российской словесности, в которое включались как давно почившие предшественники, так и все ныне живущие русские писатели; в него же входили и августейшие покровители литературы, и рядовые ее потребители. Неслучайна и «гордость при виде русских книг, до 16 000 творений заключающих», которую, по словам «Русского инвалида», испытывали гости, находившиеся в помещении библиотеки Смирдина.

      Во время обеда ту же мысль об историческом единстве русской литературы выразил старейший из присутствовавших поэтов, 75-летний Д.И. Хвостов. Он приветствовал хозяина праздника небольшим стихотворением «На новоселье А.Ф. Смирдина»:

      Угодник русских муз! свой празднуй юбилей;

      Гостям шампанское для новоселья лей.

      Ты нам Державина, Карамзина из гроба

      К бессмертной жизни вновь, усердствуя, воззвал

      Для лавра нового, восторга и похвал.

      Они Отечество достойно славят оба!

      Но ты к паренью путь открыл свободный им:

      Мы нашим внучатам твой труд передадим[51].

      Употребление в этом контексте слова «юбилей» выглядит несколько курьезным. Ранее в России юбилеями именовались лишь знаменательные даты в жизни царствующего дома и высочайше опекаемых заведений[52]. Под такое определение новоселье лавки Смирдина определенно не подпадало. Хвостов, однако, толкует понятие «юбилей» расширительно, вкладывая в него значение «редкий, особо значимый праздник»[53].

      Примерно через год Ф.В. Булгарин, констатируя профессионализацию литературного труда, провозгласит возникновение в России «сословия

47

Греч Н. Письмо к В.А. Ушакову // Северная пчела. 1832. 26 февраля. № 45. Л. 1 об. – 2.

48

Цит. по: Крылов в воспоминаниях современников / Подгот. А.М. Гордин, М.А. Гордин. М., 1982. С. 91; далее в сносках – КВС.

49

Имеется в виду цензурный устав 1828 г., более разумный и гибкий, чем «чугунный» устав 1826 г. Ср. с вариантом того же тоста: «Здравие государя императора, сочинителя прекрасной книги “Устав цензуры”» (КВС. С. 91).

50

Греч Н. Указ. соч. // Северная пчела. 1832. 26 февраля. № 45. Л. 1 об. – 2. Иной порядок тостов описан в процитированной заметке «Русского инвалида». Заметим, что «перемирие» между представителями враждующих литературных лагерей за столом у Смирдина было весьма условным. Так, Пушкин не удержался от полушутливого выпада против Булгарина и Греча, сравнив сидевшего между ними цензора В.Н. Семенова с Христом, распятым меж двух разбойников (Рассказы о Пушкине // Русская старина. 1870. С. 570–571).

51

Дамский журнал. 1832. Ч. XXXVII. № 11. С. 168. «Все гости были писатели, в том числе Жуковский, Пушкин, Крылов, – сообщал Хвостов издателю «Дамского журнала» П.И. Шаликову, посылая ему для публикации свое стихотворение. – Стихи мои приняты со всею братскою похвалою и в ту же минуту, во время обеда, напечатаны у хозяина в типографии» (Там же). Впоследствии текст Хвостова воспроизвел Смирдин в своей преамбуле к альманаху «Новоселье» (СПб., 1833. С. VI).

52

Ср. пролог М.М. Хераскова «Счастливая Россия, или Двадцатипятилетний юбилей» (1787), посвященный годовщине восшествия на престол Екатерины II, и описание праздника в честь 25-летия начальствования императрицы Марии Федоровны над Воспитательным обществом благородных девиц, озаглавленное «Достопамятный юбилей» (Отечественные записки. 1821. Ч. 8. № 20. С. 443–453). Из более поздних фиксаций слова в данном значении укажем на письмо Пушкина к М.Л. Яковлеву (9–15 октября 1836 г.): «Нечего для двадцатипятилетнего юбилея изменять старинные обычаи Лицея» (Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л., 1937–1959. Т. XVI. С. 168).

53

Позднéе близкое значение (‘торжественное празднество по поводу 50-летия или иной крупной даты’) зафиксирует в своем словаре В.И. Даль, иллюстрируя его режущими современный слух словосочетаниями «юбилей пятидесятилетия службы» и «юбилей тысячелетия Руси».