Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

Нравится?

      – Интересно, – неохотно ответил не любивший разговоров о себе Соловьёв.

      – И о чём же он вам рассказывает?

      – О разном. Про звёзды, про страны разные… Про анархию. Про то, как раньше люди жили, как дальше жить будут.

      Каретников с интересом посмотрел на бойца.

      – Слушай, я не помню, ты грамотный или нет?

      – Да так… Маленько. Писать могу, как курица лапой.

      – Так запишись в группу по ликвидации неграмотности. Там тебя как следует научат. Не хуже полкового писаря строчить станешь.

      – Собираюсь. Руки никак не дойдут.

      – Ничего. Ты, главное, стремись, всё получится. А теперь дуй в Зарницу.

      – Так точно, – хмуро ответил вестовой.

      – О чём доклад-то сегодня будет? – крикнул ему в спину Каретников.

      – О мировых религиях, вроде, – отозвался тот через плечо.

      Собирался Соловьёв с обычной для себя основательностью. Зарядил карабин, проверил револьвер. В карман кителя, снятого недавно с пленного офицера, сунул краюху хлеба. Пакет положил в фуражку, которую плотно натянул на рано поседевшую голову. Плевать, что помнётся, зато в сохранности будет.

      – Что, Соловей, полетел? – спросил чистивший картошку повар, когда тот проезжал мимо кухни.

      – Не твоя забота, старый. Вернусь, чтобы ужином меня накормил, ясно? Работай, давай.

      – Это я как-нибудь без твоих указявок решу, работать мне, ай не, – брехливо откликнулся тот.

      – Попо́й мне тут! – сурово посмотрел на него боец. – Ну, ты давай уже, тварина ленивая! – со злобой прикрикнул он на коня, дал ему шпор и порысил в сторону Зарницы.

      На войне никогда и ни в чём нельзя быть уверенным. Война полна неожиданностей. Если судить здраво, она сплошь одна большая случайность и неожиданность. Соловьёв знал это и всё же, когда посреди голого, как свежевыбритая щека, поля его накрыл артиллерийский залп, растерялся. Вокруг не было никого и ничего, ни белых, ни красных, ни пехоты, ни конницы, лишь дорога рассекала ровно посередине плоскую тарелку степи. Он спрыгнул с коня, попытался уложить его наземь, чтобы спасти от взрывов и осколков, но тот, шарахнувшись от взмывшего неподалёку вверх земляного фонтана, вырвал узду из рук человека и кинулся в сторону. Он не проскакал и двадцати шагов, как огромный безобразный кусок железа ударил ему в бок и конь рухнул, колотясь ногами и раскидывая вокруг кровь и начинку своего нутра.

      Соловьёв упал навзничь, закрыл голову руками и вжался в землю, словно хотел погрузиться в самые её недра.

      Обстрел гвоздил минуты три. Снаряды падали густо, и всё вокруг него, словно целью их был именно он, Соловьёв, человек с телом плотным, как дубовая доска, и совсем седой в неполные двадцать семь лет.

      – Сбесились они, что ли, падлы? Ведь чистое ж поле кругом! Не я же им, в самом деле, нужен! – отрывочно думал он, едва слыша свои мысли в промежутках между разрывами. – Убьют ведь! Убьют, сволочи!

      Его не убило. Но последний снаряд опустился к нему так близко, что его подняло в воздух, несколько раз перевернуло, швырнуло со всего размаху оземь и присыпало сверху сухою степной