Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

двинулись по весенней глубокой распутице в сторону Беседовки.

      Разведчики Щуся перерезали дремлющие посты, ни единым звуком не потревожив тишины.

      Атака повстанцев расшвыряла белых, как ветер палую листву. Смешала их с грязью и пеплом. Шесть тысяч человек были рассеяны и перебиты меньше чем за час. Восемьсот попали в плен. Офицеров расстреляли на месте, солдаты влились в армию Номаха. Захваченные орудия оказались редкой французской марки, с ними даже не стали связываться, бросили в стволы по гранате без чеки и пушки превратились в бесполезное железо. Двадцать захваченных пулемётов установили на телеги, превратив их в тачанки.

      Номах остановил коня на краю села. Слез, не выпуская поводьев из рук, устало опустился на редкую траву возле плетня. Сощурился на взошедшее солнце.

      – Ты смотри, выгорело дело… – сказал себе, отваливаясь на плетень. – Молодец Щусь. Как момент прочуял!

      Ахалтекинский жеребец склонил голову, потянулся к тонким, похожим на зелёные иглы, былинкам.

      Номах вытащил из кармана хлебный обломок, посыпанный белой, как снежное крошево, солью, протянул коню. Тот осторожно взял его мягкими губами, дохнул теплом в ладонь.

      Ветер мёл по улицам бело-розовые лепестки вишни, совсем такие же, что недавно мешали ему спать. Взгляд Номаха двинулся, наблюдая, как ветер несёт их по сохнущей улице, рассыпает бездумно по округе, теряет в молодой траве.

      Неподалёку на земле сидел контуженный немолодой офицер с седыми висками, со слезящимися, пустыми глазами. Трясущейся непослушной рукой он вытащил из кармана белый с вышитой монограммой платок, вытер глаза.

      – Это к-к-конец. Ка-к-конец, – прошептал он и зарыдал.

      Невысокий номаховец с вислыми хохлацкими усами тронул его концом штыка.

      – Вставай, ваше благородие. Нечего на сырой земле сидеть, простынешь.

      – Ишь, заботливый, – подумал Номах, поглядывая на них.

      – Не мо-мо-могу, – визгливым дребезжащим голосом с трудом выговорил тот, невидяще и непонимающе глядя перед собой. – У меня очень бо-болит г-г-голова.

      – Вставай! – хохол снова ткнул офицера штыком.

      Тот пошатываясь, с трудом поднялся.

      – Пойдём, укажу тебе местечко, где вашего брата в гурт собирают.

      – Ты-ты кто? Отойди! Я не м-могу идти. Мне п-п-плохо, – он схватился за виски.

      – И что ж? Совсем не пойдёшь, что ли?

      – У меня б-болит г-голова!.. – истерично закричал тот.

      Хохол с размаху вонзил ему штык глубоко грудь, так что китель натянулся на спине, вытащил с негромким чавканьем, закинул винтовку за спину и неторопливо пошёл по улице.

      Из раны ударила кровь. На землю офицер упал уже мёртвым.

      Несколько лепестков легли в вишенного цвета лужу и закружились в ней.

      Номах отстранил продолжавшего тянуться к нему коня, «ну, будет, будет!», вскочил в седло, и понёсся к центру села.

      С подков его ахалтекинца летели комья жирной весенней земли, готовой рожать и цвести.

      Мгновение

      Говорят, перед смертью человек вспоминает самые значимые моменты своей жизни.

      Всё