Номах. Искры большого пожара. Игорь Малышев

думал тебе это с рук сойдёт? – медленно проговорил. – Зарезал парня и будто так и надо? Говорили тебе, не режь брюхо, само зарастёт? Ну, говорили? В германскую мы с такими ранами через две недели на ноги поднимались!

      – Там абсцесс начался, нельзя было не резать, – сдавленно прошептал доктор, снимая пенсне.

      – Ах, абсес? Ах нельзя?.. А ну-ка пошли во двор, там хлопцы, друзья Николкины, познакомиться с тобой хотят.

      Вика воткнула в глаз бойцу ствол браунинга.

      – Вон отсюда! – зазвенел девичий голос. – Два раза повторять не буду.

      – О, да это, никак, краля Щусёва?.. – разглядел её одним глазом боец. Улыбаясь, убрал пистолет в карман. – Ну, хорошо. Как скажешь, красуня.

      Вика ткнула сильнее.

      – Пошёл!

      Лицо бойца дёрнулось от боли, но улыбаться он не перестал.

      – Как скажешь…

      – И чтоб ни ногой сюда больше.

      Лысый, пятясь, вышел.

      – Вы это имели ввиду, Пантелеймон Карлович?

      – Вроде того, – ответил врач, снова надевая пенсне. – Спасибо вам, Виктория Евгеньевна.

      – Вика.

      – Да, извините. Вика. Спасибо.

      – Не за что. Я договорюсь насчёт охраны. Если кто-нибудь ещё позволит себе нечто подобное, клянусь, он будет расстрелян.

      – Ну, зачем же так жестоко…

      – Ничего. Революцию не делают в белых манишках.

      – Скажите, – неуверенно поднял на неё глаза доктор, – а вы правда… С Щусём?

      – Зачем вам это?

      Он смешался.

      – Извините.

      – В конце концов, это моё лично дело.

      – Он же убийца, маньяк.

      – Мы все тут не ангелы.

      – Извините ради бога.

      – Ничего. До свидания, Пантелеймон Карлович.

      Она последний раз оглядела больного и вышла.

      «Красавица, – думал, глядя на неё Сенин. – Валькирия. Дева-солнце»…

      Странствия Соловьёва

      Дни шли за днями. Отражались в спокойных глазах большого седого человека. Соловьёв ходил по дорогам, смотрел на вздыбленную войной землю: ощетинившиеся стволами бронепоезда, полёгшие конные лавы, разбитые орудия, сожжённые и рухнувшие хаты, поля в подсохших рубцах могил…

      Из конца в конец вывернутой наизнанку страны шли увешанные оружием людские колонны, били в землю копытами, как в барабан, злобные боевые кони, танковые гусеницы выжимали текучую грязь, а травы, высокие, как дети, покорно и трудолюбиво скрывали следы войны, прятали уродства и язвы матери-земли.

      Шумела тонкая листва, одинаково радушно принимая под покров зелёного буйства и своих, и инородцев. Ветер играл гривами коней, чубами хлопцев и косами девушек. Всё цвело, билось и полыхало разноцветной чумой, захлёстывало избытком жизни, растекалось песнями, боевыми криками, стонами умирающих, влюблённых и рожениц.

      Соловьёв научился ходить в этом действе бесшумно, как тень, и незаметно, как кровоток под кожей. Иногда ему казалось, что его и вовсе нет, пока он не подаст голос или не тронет кого за руку, прося хлеба.

      Его подкармливали